Страница 138 из 207
— Он читал?
— Читал.
— Ну и что?
— Что? Страшно и говорить, — поперхнулся Киселев. — Соскочил с кровати, да как трахнет кулаком по тумбочке. «Отставка?! На пенсию?! Нет, дорогие мои, рано! Пока враг на нашей земле, со своего поста не уйду. Я совершенно здоров. Вези меня домой, и никаких гвоздей!»
Тут, на мое счастье, пришла его дочь Лидия, так он немного поутих. Даже спросил, отправили ли мы подарки Западному фронту. И так потихоньку, постепенно Лидия, в конце концов, уговорила его.
— Уговорила! — съязвил Филипп Иванович. — А он на другой же день и на завод. Посмотрели бы вы на него, Андрей Александрович, мощи одни. А еще хорохорится. Вот вы ему кое-что из харчишек присылаете, а разве он их ест? Боже упаси! Все в ящик — такой у него на кухне у буфета стоит — прячет для внучат. Внучатами он себя в могилу вгонит. Лидия Ильинична его и просит, и ругает, и молит, и ребят-то своих журит, а он все равно свое: мол, мы что? Уходящее поколение, а их надо беречь. Ведь им коммунизм строить... Я, Андрей Александрович, вот что придумал: его надо немедленно эвакуировать куда-нибудь подальше, где хлебнее. А это сделать можете только вы.
— Эвакуировать? — задумался Андрей Александрович. — Пожалуй, вы правы. — И взглянул на порученца, давно порывавшегося что-то доложить. — Что у вас?
— Из Москвы вернулся наш самолет, полностью загруженный красноармейским пайком — подарок воинов Западного фронта...
— Красноармейским пайком? — Андрей Александрович выразил удивление.
— А это вот оттуда почта, — порученец протянул Жданову целую горку солдатских треугольников, поверх которых лежало письмо Военного Совета Западного фронта. Андрей Александрович тут же прочел его.
— Волнующее послание, — потряс он этим письмом. — Воины всего огромного Западного фронта отчислили нам, ленинградцам, свой паек. Исключительно! Понимаете ли, друзья, что это значит? Это удесятерит наши силы. — И Жданов отдал письмо Военсовета порученцу. — Сейчас же перепечатайте и копию передайте в газету... Постойте, — Андрей Александрович остановил порученца и стал вслух читать письмо, подписанное Железновым и Хватовым.
— Хорошо написано, — глубоко вздохнул Филипп Иванович, — аж горло перехватило. А как Илья Семенович будет рад. Ведь он сам, собственными руками, в одной смене со мной пулеметы собирал. И на одном из них медную дощечку прикрепил с надписью «Защитникам Москвы от старой гвардии коммунистов города Ленинграда». Откровенно говоря, я его не раз из цеха выпроваживал. Вы же, Илья Семенович, директор, говорю, и ваше дело руководить, да и здоровьишко уже не то. А он мне в ответ: «Ленин председателем Совнаркома был, да и то на субботнике бревна таскал. Я, дорогой Филипп Иванович, тоже, как и ты, хочу, чтобы мною собранные пулемет и миномет не одну бы фашистскую башку раскроили!»
Вот он какой неуемный.
— Говоришь, неуемный? — повторил Андрей Александрович и решил сейчас же написать Илье. Семеновичу вразумительное письмо. Он даже взял авторучку, но, немного подумав, вдруг надел на ее перо колпачок и уставился на Звонарева. — А знаете что? Едемте на завод. Кстати, у меня там дело есть. — И скомандовал порученцу: — Машину!
Илью Семеновича застали в снарядном цехе, где он бурно выражал свое недовольство за невыполнение дневного задания.
— Здравствуйте, Илья Семенович! — Андрей Александрович пожал ему руку и, поздоровавшись со всеми здесь стоявшими, повел его в сторону застекленной конторы. — Как же это так, дорогой мой?..
Поднимаясь по ступенькам, Илья Семенович отвечал, еле переводя дух:
— Не могу лежать хворым, когда такое на заводе творится. Больница для меня, Андрей Александрович, гроб!
— А здесь тебе тоже гроб, да еще с музыкой, — перебил его Жданов. — Хрипишь-то, словно мех кузнечный. Садись-ка, — указал он на стул.
— Что вы, Андрей Александрович, да я совершенно здоров. Черта еще сворочу. — И Илья Семенович для доказательства сильно сжал пальцы в кулак.
— Нет, не своротишь. Пойми, ты болен. Посмотри на себя в зеркало — испугаешься. К тому же есть решение бюро направить тебя в отпуск. В любое по твоему усмотрению место, чтобы там ты поправился, набрался сил и здоровья...
— Сейчас в отпуск? — сорвался со стула Илья Семенович. — Сейчас, когда от Белого до Черного моря полыхает война, когда мой родной город в блокаде? Да это же дезертирство!.. — Но тут у него перехватило дух. И уже тяжело дыша, продолжал: — На все согласен — недельку дома или даже в госпитале, только не это. Не могу...
— Сядь! — Андрей Александрович подхватил его под руку и посадил на стул. — Успокойся, — подал ему стакан с водой. — Сердце?
Илья Семенович только глазами сказал: «Да». Жданов взял стул и сел рядом с ним.
— Илья Семенович! Ты же разумный человек и должен понять, что работать сейчас тебе нельзя. Смотри, руки-то, словно вибратор, трясутся. Ведь еще одно такое волнение, и — конец... А ты партии, стране нужен. Поверь мне, очень нужен... Ну как?
— Я все, Андрей Александрович, понимаю. Сам вижу, что силы не те, сдают. Но завод. Как завод-то?..
— Завод, Илья Семенович, не уйдет.
Илья Семенович уронил голову на ладонь и, потирая лоб, молчал, затем грустно промолвил:
— Дайте мне время, Андрей Александрович, подумать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вечерело. Давно прогудел заводской гудок, а Нина Николаевна все не приходила. Аграфена Игнатьевна волновалась. Она протопала к печке, отодвинула заслонку, пощупала чугунки и с горечью покачала головой — все остыло. Стала щепать на растопку лучину. Но тут послышались шаги. Вошел Назар.
— Замерзли, небось?
— Что вы, мать моя! Сибиряки разве мерзнут? А где Нина Николаевна?
— Не знаю. Вот уже третий час жду. Поезд-то, видать, опоздал. А вы раздевайтесь. Придет.
— Вы что, кого-нибудь ждете? — вешая полупальто на гвоздь, поинтересовался Назар.
— Ждем. Из Ленинграда Илью Семеновича. Шапыра его кличка-то.
— Кому из вас он сродни?
— Да никому. Так, по нашей жизни родной наш старый большевик. При царе в Питере в забастовках и в разных там стачках участвовал. В тюрьмах сидел. Вообще много чего на своем веку испытал. А после — в революциях, комиссаром в гражданской войне был. С ним и наш Яша и в стачках и в революциях участвовал и воевал. А теперь вот горя в ленинградской блокаде хлебнул и, конечно, не выдержал, свалился. Года, дорогой мой, года. Как ни храбрись, организм сдает. Так он в письме написал, что Цека после отдыха — под Москвой он отдыхал — сюда направил. Вот он и едет к нам вместе с дочкой и внучатами.
— Тогда, Аграфена Игнатьевна, мне не след здесь оставаться. Вам уж будет не до меня.
И как Аграфена Игнатьевна ни уговаривала Назара, тот все же направился к порогу. Но в этот момент к крыльцу подъехала подвода, послышались голоса.
— Сюда, сюда, Илья Семенович, — говорила Нина Николаевна. — Лидуша, постой здесь с ребятами. Я сейчас дверь открою, и будет светло, — и тут же прозвучало: — Мама! Открой!
— А вы собирались уходить, — Аграфена Игнатьевна раскрыла дверь: — Боже мой, Илья Семенович! Родной ты мой, — всплеснула она руками... А когда запыхавшийся Семенов вошел в горницу, Аграфена Игнатьевна обняла его и разрыдалась.
— Мама! Ты это чего? Иди встречай Лиду и ребят.
Но Аграфена Игнатьевна, причитая и плача, не слышала этих слов дочери.
— Проходи, дорогой мой, раздевайся... Прости ты меня, старую... — Она сняла с головы Ильи Семеновича шапку, шубу, схватила конец шарфа и потянула его.
— Аграфена Игнатьевна! Голубушка! Постой! Задушишь, — взмолился Илья Семенович и сам размотал шарф, передав его Аграфене Игнатьевне, затем, потирая озябшие руки, направился к незнакомому ему человеку, что стоял в дверях второй половины. Первая половина заполнилась давно не звучавшими здесь детскими голосами: у порога Лидия Ильинична и Нина Николаевна раздевали внучат Ильи Семеновича.
— Знакомьтесь, дядя Илья. — Нина Николаевна протянула руку в сторону Русских, который уже порывался уйти. — Назар Иванович, хозяин нашего дома. Это он нас, бездомных, приютил. — И стала расстегивать пальто Назара. — Не упрямьтесь, Назар Иванович. Раздевайтесь. Теперь вам уходить просто нельзя.