Страница 137 из 207
— Понял, — придавленно ответил Игнат.
— Тогда пошли, — и Еремин помог Куделину поднять на плечо связанные между собою тюки.
Эстафета «солдатского вестника» вначале облетела тылы дивизии и КП, потом перекинулась к доваторовцам и к ужину докатилась в полки. Там раздатчики пищи, конечно же, с изрядными добавлениями рассказывали и о подарке ленинградцев, и о их голодной жизни, и даже о том, как «способствовали» самолету сесть.
Один из рассказчиков в роте Подопригоры — красноармеец Сеня Бесфамильный, в шутку прозванный друзьями «Заводной», в прошлом беспризорник, так красочно развернул картину посадки самолета, что слушавшие его чуть не забыли про еду. Но тут Куделин, которому уж очень хотелось встрять в этот разговор, выразил сомнение:
— Ну-у? И даже выложил «Т»?
— Вот те и ну! — передразнил его Сеня. — Лопай вот кашу и не перебивай! За что купил, за то и продаю. Сам шеф-повар видел, как самолет кружил. И вот тут как тут усатый из роты охраны, ну тот самый, что шапку вот так носит. — Бесфамильный сдвинул свою ушанку набекрень... — Башка-мужик! Голова — ума палата. Смекнул в чем дело и раз с плеч вещмешок. Вытянул оттуда подштанники, расправил и бах их на землю. Потом вытащил полотенце и разостлал его поперек гашника. Вот тебе и «Т»! А после нацепил на штык носовой платок и стал им по-морскому сигналить.
— По-морскому? — хохотнул кто-то в темном углу.
— Тише ты! — шикнул молодой красноармеец, сидевший на нарах около термоса. — Веришь не веришь, а врать не мешай.
— Чего? — вспылил Сеня. — Вот как поварешкой тресну, так зараз язык проглотишь. Он из морской пехоты к нам попал и азбуку Морзе на все пять знает. А она, друг мой Заваляшка, для всех одинакова — точка — тире, точка — тире.
— А ты-то ее знаешь? — насмешливо спросил Куделин.
Это уж было слишком. Сеня вскипел и черпаком поварешки отбарабанил что-то по стойке, подпиравшей вход.
— Слышали?
Землянка хором ответила:
— Слышали!
— Хорошо? — Сеня провел пальцем под носом и с хитрецой смотрел на Игната. — А что это значит? Не знаешь? Эх ты, вояка! А это значит, — и Сеня, отстукав первую фразу, пояснил: — Дураку, чтобы понять важность происходящего, всегда разума не хватает. — Землянку потряс хохот. — А теперь отвечаю по существу вопроса. Азбуку Морзе, как вы видите, я знаю. Для тебя, Игнат Куделин, изучить ее, конечно, не по мозгам. Так вот, самолет приземлился, из него еле вышел — в чем только душа держится — рабочий — ленинградец...
— Закачало? — На рассказчика серьезно смотрел Степан Айтаркин.
— Не закачало, а с голодухи! Там, в Ленинграде-то, не такой харч, какой нам матушка-Родина дает, а всего-ничего, да еще восьмушка эрзац-хлеба. По-нашему, значит, пятьдесят грамм! С такого харча не только закачаешься, а часом и в ящик спружинить можешь.
— Ну уж и пятьдесят. Ты что-то, Сеня, загнул, — перебил его пожилой красноармеец. — Може, населению, неработающим, а рабочему классу? От такого рациона и за неделю капут.
— Возможно, Никифор Петрович, ты и прав. Но одно ясно, живут ленинградцы смертельно голодно. Даже страшно подумать. А они еще и воюют, и на оборону работают... Так вот этот-то ленинградец и привез нам в подарок ими сделанные пулеметы и минометы. Солдатики из караульной роты завели его и летчиков к себе в землянку, сварганили на скорую руку кашу погуще, да и по чарочке. — Сеня лукаво улыбнулся и щелкнул себе по воротнику. — Потом все в один раз разгрузили самолет. А после разгрузки опять в землянку и снова накормили, уже более плотным харчем и опять с чарочкой.
— Здорово в караульной живут, коль у них, в затишье, такой запас сердешной, — прогнусавил с полным ртом каши бородач.
— Надо полагать, у них справный старшина, — ответил Сеня. — Так вот за обедом они решили отблагодарить ленинградцев и загрузить самолет своим красноармейским пайком...
— А мы что — не можем? — соскочил с нар Степа.
— А это зависит от вас, — подхватил Сеня. — Как решите, так и будет. А когда я буду на кухне, передам ваше решение начпроду и попрошу его наш паек погрузить в самолет.
Землянка зашумела:
— Конечно!
— Правильно!
— Какой может быть разговор!
— Я предлагаю полтора пайка! — выкликнул Куделин. Он давно собирался «отличиться», да ему все мешали. Теперь же подобрал момент. В душе теплилась надежда, что кое-кто станет отнекиваться, а он, Куделин, будет настаивать на своем и тем самым выделится из остальной массы, и начальству это станет известно. Да не тут-то было. Землянка без колебаний его поддержала.
Куделин, моя котелок, косил глазами на Семена и думал: «Здорово у него получилось. Вот бы мне так!» И он спросил его:
— Это тебе комиссар поручил?
Сеня от удивления вытаращил глаза:
— Зачем же? Я сам.
* * *
Когда Железнов и Хватов вернулись к себе, в их землянках беспрерывно зуммерили телефоны. Звонили командиры и комиссары частей, сообщали, что из рот и батарей поступают заявления об отчислении двух— и трехдневного пайка для ленинградцев. И красноармейцы просят их подарок и письма отправить этим же самолетом.
— Слыхал, Фома Сергеевич? — связался Железнов с Хватовым. — Мы-то с тобой ломали голову, как бы все сделать политичнее и доходчивей, а солдаты сами, без нас, все просто и толково решили. Это, дорогой комиссар, до глубины души меня трогает...
— Меня тоже, — ответил Хватов.
— Прикажи редактору все это учесть, и пусть в газете дает передовицу, а для красноармейских сообщений — целую полосу. Да пусть часть писем и корреспонденций пошлет в «Красноармейскую правду».
— Могу обрадовать. Я уже получил первую весточку — корреспонденцию красноармейца Куделина, называется «От всего сердца». И есть от сердца очень много других.
Не только дивизионные газеты, но и «Красноармейскую правду» захлестнул поток красноармейских статей и простых писем, с солдатской добротой раскрывающих благородное дело воинов дивизии Железнова. С быстротой молнии эта весть разнеслась по всему Западному фронту, и вслед за самолетом, загруженным на обратный рейс солдатским пайком, фронтовым командованием было отправлено ленинградцам к «дороге жизни» на Ладожском озере несколько эшелонов с пайком, отчисленным воинами Западного фронта.
С самолетом Яков Иванович послал Илье Семеновичу посылку, вложив туда сухари, сахар, консервы, несколько кусков копченой колбасы, две буханки хлеба и две бутылки «Московской». Поверх всего этого положил письмо, а на этикетках бутылок написал: «На доброе здоровье, дорогой мой старина!»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Андрей Александрович Жданов вернулся с передовой рано утром и направился прямо к себе в штаб фронта. Здесь, в приемной, несмотря на ранний час, сидело около стола порученца двое штатских.
— Здравствуйте, товарищи! — Андрей Александрович их знал (один из них Георгий Борисович Киселев, парторг завода, где директором И.С.Семенов, а другой — Филипп Иванович Звонарев — старый рабочий, бригадир сборочного цеха).
— Что это вы ни свет ни заря? Заходите, — отворил Андрей Александрович дверь в кабинет. — Что-нибудь случилось?
— Да, Андрей Александрович, случилось, — сокрушенно качнул головой Киселев. — Илья Семенович сбежал.
— Как сбежал? Куда?
— Известно куда — на завод. Прямо в больничном пришел, — повествовал Звонарев.
— В халате? — встревожился Андрей Александрович, вспоминая пронзительный ветер.
— Нет, в пальто. Там, в госпитале-то, ведь их тепло одевают. Правда, ему верхнее не давали, так он в тихий час у товарища по койке «позаимствовал», — усмехнулся Звонарев. — Вызвали меня в кабинет директора. Смотрю — он. Я аж ахнул. А он как ни в чем не бывало: «Не пугайся, друже. Это я». Посоветуй, пожалуйста, что с ним делать-то?
— А вы мое письмо ему передали? — Жданов глядел на Киселева.
— В тот же день. Сам его отвез.