Испытание. По зову сердца

Начальник штаба поспешно вышел.

Не успел еще переговорить генерал Хейндрице с командиром корпуса, как в кабинет снова вошел начальник штаба с оперативной картой под мышкой. По его сосредоточенному лицу было видно, что на фронте что-то произошло.

— Еще что-нибудь случилось? — спросил командующий, и его лицо передернулось, хотя он старался казаться спокойным.

— У нас, экселенц, все благополучно. — Начальник штаба разложил свою карту. — Только что говорил с ЦГА, с нашим направленцем, он мне сообщил, что на фронте девятой армии красные сегодня утром после полуторачасовой артиллерийской подготовки перешли в наступление, в пяти местах прорвали фронт и везде имеют успех.

— Как же это у них получается? Наши войска занимают западную часть Сталинграда, вышли на Волгу. Вот-вот вырвутся на оперативный простор... А здесь наступление! Это, генерал, безумство. — Он наклонился над картой. Красные стрелы, робко нанесенные, вонзились в жирную линию германского фронта, которую Гитлер приказал «держать любой ценой». Эти стрелы во многих местах прокололи фронт и сейчас своими остриями нацелились: две с севера — на Ржев и три с востока — на Погорелое-Городище, Карманово и Клушино. Это наступали советские войска — левого крыла Калининского и правого крыла Западного фронтов. Командующий ткнул ножкой циркуля в населенный пункт Клушино:

— Сколько же здесь наступает?

— По скромным подсчетам, в первом эшелоне восемнадцать — двадцать стрелковых дивизий и бригад, и надо ожидать половину этого количества во втором, — доложил начальник штаба.

— М-да! — озабоченно протянул командующий и, постукивая по карте сложенным циркулем, стал прикидывать, что противостоит наступающим советским войскам. — Достаточно! — наконец произнес он. — Должны выстоять! Одно должно волновать командование девятой армии, что если неудача, то помощи ожидать неоткуда — все забрал Сталинград. Для нашей империи, — покачал пaльцeм Хейндрице, — видимо, настал момент великих испытаний. Я думаю, что большевики не зря начали там наступление. Оно доказывает, что наши рассуждения, будто бы под Сталинградом сосредоточены последние силы красных, ошибочны. Значит, у них еще есть резервы, а для защиты Сталинграда они найдут силы без изъятия войск с Калининского и Западного фронтов.

Начальник штаба решил, что наступил подходящий момент поговорить с командующим «по душам», рассчитывая, что эта откровенность даст возможность выяснить их общие взгляды.

— Я слышал, экселенц, что среди высшего генералитета есть мнение выпрямить фронт Ржев — Вязьма, то есть ликвидировать Ржевско-Вяземский плацдарм и таким образом высвободить большую часть 9-й армии и 3-й танковой группы и вывести их в резерв... И, в случае надобности, помочь шестой армии генерала Паулюса.

Генерал Хейндрице был такого же мнения, однако строго посмотрел на начальника штаба и сказал:

— Были такие предложения, но фюрер их отверг и решил держать этот плацдарм до последней капли крови. Наступит час, — говорил он, — и мы с него двинем прямо на Москву. Я в это верю! — поднял руку командующий. Но его рука как-то непроизвольно повисла в воздухе и начала медленно опускаться. Наконец беспомощно легла на стол.

Начальник штаба тревожно наблюдал за шефом. Наступила неловкая пауза. Пальцы командующего тихо постукивали по стеклу стола. Начальник штаба стал складывать карту, собираясь уйти, но взгляд Хейндрице его остановил:

— Поговорите с Кнейделем — вы с ним дружите, нельзя ли как-нибудь выручить гауптмана Вегерта и этого ефрейтора... Ведь они нам могут всю обедню испортить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В дремучем лесу Смоленщины, на островке заболотья, расположилась партизанская база. Добраться до островка мог лишь человек, хорошо знающий эти места. Тропы, ведущие к базе, надежно охранялись партизанскими засадами и секретами. Людей из поселка сюда не привели, а разместили невдалеке, на запасной базе, поставив надежную охрану. На основной базе расположился лишь Михаил Макарович со своей группой разведчиков. Сюда же привели пленных — гауптмана Вегерта и ефрейтора Гудера. Группа Веры разместилась невдалеке за ельником в отдельном шалаше из еловых веток. С ними находилась и Устинья.

Веру и Аню Михаил Макарович решил в понедельник перебросить в леса Приднепровья, где они должны будут отсидеться, а после снова заняться разведывательной работой, но под другими именами и фамилиями. Никак не получалось с Лидой. Она ни за что не соглашалась оставаться связной и настаивала, чтобы ее приняли в партизанский отряд.

— ...Не сердитесь на меня, Михаил Макарович. Я хочу с оружием в руках драться с врагом, не жалея ни крови, ни жизни... И поверьте, с честью выполню свой долг. Кончится война, и тогда мне не стыдно будет смотреть людям в глаза.

— И за работу в разведке, — перебил ее Михаил Макарович, — никто не имеет права тебя упрекнуть или сказать что-нибудь плохое...

Лида скривила рот, посмотрела на Михаила Макаровича из-под опущенных ресниц и бросила ему:

— Не только скажут, но еще презирать, как проклятую, будут. Вот как их, — Лида кивнула головой в сторону Веры и Ани, возившихся с рацией.

— Неправда, — повысил голос Михаил Макарович. — Никто тебя не тронет. Ты, как и я, и Настя, и Маша, Клим, — все мы давно известны штабу фронта. За нас беспокоятся не только штаб фронта и политуправление, но и здесь — подпольный райком партии.

Вера не выдержала и подошла к ним.

— Что вы, Михаил Макарович, ее уговариваете. Ей ведь хочется в будущем блистать своим геройством, хочется везде показывать свое блестящее «я». Вот она и думает, а вдруг этого не будет? И ее забирает страх. И так сильно берет ее за горло, что она бежит от священного долга — спасения Родины, как паникер с поля боя...

— Ложь! — Лида стукнула кулаком по стволу сосны. — Я с винтовкой...

Вера продолжала:

— ...А мы — я, Маша, Клим — понимаем, что настоящее — это долг перед Родиной, и подчиняем свое «я» этому долгу, и отношение к нам здешних людей нас не пугает, хотя оно и сердцу и сознанию противно. Мы знаем, что так нужно. И ради благополучия Родины и победы Красной Армии мы работаем, не думая о будущем нашего «я». Поверь, дорогая моя подружка, мы пошли на это дело не из корысти и не думая, что с нами будет после войны, мы пошли по зову сердца.

Лида нравилась Михаилу Макаровичу своей мужественностью и бесстрашием, и он еще долго ей рассказывал о героике разведчиков. Михаил Макарович дал ей сутки на размышление.

— ...Поостынь, подумай и тогда решай окончательно. Откажешься, упрекать не буду. Наши советские люди идут на такое дело, как говорит Настя, не из-за корысти, а по зову своего сердца.

Вера с помощью Ани развернула станцию в тени большой ели. Попробовала на прием. В эфире шел только писк телеграфных передач. Фронт, казалось, спал. На одной из коротких волн она поймала чуть слышную немецкую речь: «Прорвали и наступают. Прошу огонь на Олень...» На другой, близкой к этой, волне еще менее слышно кричал какой-то радист: «Южный берег излучины занял полк пехоты русских, через реку переправляются танки, переносите огонь на переправу...»

Вера все, что слышала, дословно переводила вслух, Аня записывала.

— Что бы это значило? — спросила Аня подошедшего Михаила Макаровича.

— Это значит, что наши наступают, — сиял улыбкой Михаил Макарович.

— А где?

— Надо полагать на Погорелое-Городище, так в прошлом месяце ориентировали. В свое время узнаем.

Вера чувствовала, что он знает гораздо больше, но пока что говорить не может.

«Скрывайте не скрывайте, а ночью в последний час все равно узнаем», — подумала она и лукаво улыбнулась. Михаил Макарович дал ей записку, сказал:

— Вот что, лукавая, сию минуту это зашифруй и как можно быстрее передай «Гиганту», только малыми порциями, чтоб не запеленговали. Расположение партизан нужно беречь.

Вера и Аня ушли к себе в шалаш, а он прошел к Борисову и сообщил ему все, что поймала Вера в эфире, а также и все то, что он знал об операции правого крыла Западного фронта.