Страница 4 из 17
— То-то же, — добродушно улыбнулся Скорцени, давая понять, что это всего лишь шутка. Обычная шутка офицера СД. — Поэтому советую позаботиться об этом парне. В Главное управление имперской безопасности, — приказал он водителю. — У нас будет небольшой разговор, Гольвег. Хорошо, что я не отослал вас в Польшу.
Оберштурмфюрер согласно кивнул и, откинувшись на спинку заднего сиденья, закрыл глаза.
Нашли его вовсе не в отведенной ему комнатке школы, — а в одной из квартир Заксенхаузена, на окраине которого находится замок Фриденталь. Пользуясь своим особым положением, он нарушил приказ Скорцени оставлять обширную, обнесенную трехметровой стеной и колючей проволокой с пропущенным по ней током, территорию «курсов» только ночью, в штатском, и только имея специальное разрешение.
Но, похоже, что сегодня это ему простится. Если, конечно, того часа, который понадобится водителю, чтобы довезти их до здания Главного управления имперской безопасности, ему хватит для того, чтобы немножко вздремнуть. Впрочем, его молчание вполне устраивало гауптштурмфюрера, не имеющего права вести разговоры о намечавшейся операции при шофере.
Вообще-то сам вызов в «Волчье логово» еще не означал, что Скорцени неминуемо должен будет встретиться лично с фюрером. Вполне достаточно было бы, чтобы приказ был отдан ему Гитлером через адъютанта. Даже когда встретивший его на аэродроме полковник доверительно сообщил: «Фюрер ждет вас», Скорцени все еще не верил, что Гитлер удостоит его аудиенции. И все же эта встреча состоялась. Короткая, почти не запомнившаяся в деталях, но — гауптштурмфюрер в этом не сомневался — определившая всю его дальнейшую солдатскую судьбу.
— У меня есть для вас важное задание… — Фюрер принял его в своем довольно скромно обставленном кабинете. Выглядел он уставшим и, как показалось Скорцени, слегка растерянным. Впрочем, исходя из того, что ему докладывали по поводу событий в Италии, из-за которых по существу разваливался весь Южный фронт, растерянность эта цо-человечески была вполне понятна Скорцени. — Муссолини, мой друг и наш верный боевой союзник, был арестован вчера королем. О судьбе короля Виктора-Эммануила III мы поговорим потом. А дуче надо немедленно снасти, иначе Бадольо выдаст его англо-американцам.
Гитлер с трудом оторвался от кресла, прошелся по кабинету уставшей неуверенной походкой измученного болезнями старика и остановился напротив гауптштурмфюрера. Остановился, очевидно, слишком близко и рядом с могучим Скорцени почувствовал себя ничтожным карликом, потому что сразу же отступил на шаг назад и внимательно, настороженно всмотрелся в лицо одного из лучших диверсантов империи: не ощутил ли тот своего превосходства? Не ощутил ли он его хотя бы на мгновение? Ведь Скорцени — именно тот человек, который способен поддаться искушению.
Правда, у Скорцени, в отличие от других, есть еще и основание ощущать свое превосходство над многими, кто стоит сейчас выше его на иерархической лестнице. Но это не могло бы оправдать гауптштурмфюрера, если бы он, Гитлер, действительно уловил во взгляде своего любимца хотя бы намек на неуважение к себе.
— Эту операцию, имеющую важное значение для дальнейшего ведения войны, я поручаю вам, Скорцени. Вы поняли меня, гауптштурмфюрер?
Уже в который раз вспоминая эту короткую встречу, Отто ловил себя на том, что, уяснив смысл задания, он должен был бы тут же отчеканить: «Яволь!», «Будет выполнено, мой фюрер» или что-то в этом роде. Но он промолчал.
Теперь. Скорцени даже не мог понять, почему он тогда промолчал. Однако фюрер, конечно же, истолковал это его растерянностью, оцепенением. Ведь, давая такое задание, он не мог не понимать, что выполнить его будет крайне сложно. Что сама эта операция, если только она удастся, может войти в историю как образец высшего профессионал лизма сотрудников секретной службы, на примере которого будут учиться агенты не только спецслужб Германии, но и всего мира.
Но именно потому, что Гитлер понимал всю фантастичность будущей операции, он и вызвал к себе того единственного, по его убеждению, человека в империи, который только и мог бы осуществить ее. И пусть этот человек помнит: он, фюрер, не приказывает, а просит совершить подвиг. Просит, — не прибегая к посредничеству Гиммлера, Кальтенбруннера или Шелленберга, — как о личной услуге.
— Но самое главное… — продолжал Гитлер, решив, что пауза была достаточно продолжительной для того, чтобы тридцатичетырехлетний гауптштурмфюрер, лишь недавно назначенный по протекции своего австрийского земляка и друга доктора Эрнста Кальтенбруннера начальником отдела диверсий в управлении зарубежной разведки СД, пришел в себя, — самое главное заключается в том, что вы обязаны хранить это задание в полнейшей тайне. Знать о нем могут пока только пять человек. Всего пять. Включая вас.
Их взгляды снова встретились. Лишь заговорив об исключительной секретности задания, Гитлер вдруг по-настоящему проникся государственной важностью его и немного приободрился. Скорцени даже показалось, что фюрер вот-вот разразится длинной вдохновляющей речью великой миссии, возложенной на него, Отто Скорцени, и людей, которых он привлечет к операции; о судьбе мира, напрямую зависящей от судьбы Германии, которая, в свою очередь, во многом находится сейчас в руках небольшого круга офицеров имперской службы безопасности.
Но фюреру было не до речей. Он всматривался в изуродованное шрамами смуглое лицо эсэсовца с тайной надеждой, что тот все же осуществит почти неосуществимое.
Лучше уж пусть Муссолини погибнет во время этой операции, чем попадет в руки англо-американцев. А ведь они уже потребовали выдачи великого дуче, расценивая ее, как жест доброй воли, после которого только и может стоять вопрос о каком-либо снисхождении к ввергнутой в хаос переворота и, по существу, не способной к серьезно^ му сопротивлению Италии. И если совершится чудо, если оно совершится, и дуче будет доставлен в Берлин живым… О, это может произвести потрясающий эффект!
— Итак, повторяю, гауптштурмфюрер: вы лично отвечаете за строжайшее сохранение тайны этого задания.
— Все ясно, мой фюрер! — сдержанно пророкотал Скорцени, избежав привычного «Хайль!» Но могучий голос его, не голос, а рык закаленного в боях воина-тевтон-ца, прозвучал для фюрера последним колоколом надежды. — Я выполню ваше задание.
6
Машина углублялась все дальше и дальше в лес. В некоторых местах ветки деревьев уже буквально сплетались над ее кабиной, и тогда Штуберу казалось, что они вот-вот упрутся в частокол стволов и оттуда прогремят выстрелы. НО тотчас же открывался очередной поворот, за ним — осветленная солнцем опушка. И от души немного отлегало.
Сейчас, сидя в кабине и прислушиваясь к разгорающейся где-то далеко впереди, в глубине леса, перестрелке, он, наконец, мог спокойно проанализировать то, что произошло с ним в течение последнего часа. Всего в течение часа.
Особенно важно было мысленно вернуться к разговору с шефом абвера подполковником Ранке. Он состоялся совершенно неожиданно. И хотя длился лишь несколько минут, успел зажечь в нем и жажду мести, и надежду на успех, привел к гибели остатки группы и чуть было не погубил его самого.
… Когда дежуривший у телефона роттенфюрер[7] вышел из башни, он увидел, что Штубер сидит на камне, лицом к стене и, обхватив голову руками, то ли бездумно всматривается в почерневшие камни, то ли дремлет.
— Господин гауптштурмфюрер!
— Какого черта? — добродушно проворчал Штубер, не оглядываясь.
— Вас требуют к телефону…
— В этих стенах могу требовать только я, — уставшим голосом перебил его Штубер.
— …требует подполковник Ранке, — все же успел уточнить роттенфюрер.
— Ну и плевать. — Но потом, словно опомнившись, переспросил: — Ранке? Это уже должно быть любопытно…
После того как две недели назад партизаны наполовину уничтожили, наполовину развеяли по лесу второй подсадной отряд, состоящий из его «рыцарей», Ранке так ни разу и не позвонил ему. И вообще о его существовании словно забыли.
7
Обер-ефрейтор войск СС.