Убийство в Венеции

— Кто за всем этим стоит, как ты думаешь?

— Паолино. Ты видел его в лавке. Хотя, вероятно, он только представляет кого-то, какую-то фигуру покрупнее и опаснее. И это заметно, так как он ничего не смыслит в мебели и антиквариате. Однако ясно, что они хотят иметь более эффективный контроль над своей деятельностью. Это было наверняка еще одним поводом убрать Леонардо.

— Ты говорил с полицией?

Эмилио Магаццени снисходительно улыбнулся.

— И в голову никогда не приходило. Какие у меня доказательства, с чем мне идти к ним? Хотя не в этом дело. Если я бы только намекнул, что что-то знаю, прошло бы немного времени, и я бы исчез. Ты слыхал когда-нибудь о мафии?

Я кивнул.

— Так это их рук дело?

— Конечно. Чьих же еще? Такими делами только они занимаются. И не терпят никакой конкуренции. Впрочем, я думал, что ты можешь сделать одну вещь.

— Что же?

— Поговорить с полицией в Швеции. Будет лучше, если наводка придет из-за границы. В полицию, я имею в виду. Тогда они должны будут отнестись к делу серьезно. У вас ведь мафия не внедрилась в полицию?

— Надеюсь, что нет.

— Вот видишь, — с энтузиазмом сказал он. — Почему бы тебе не передать им то, о чем я тебе рассказал? О том, что Леонардо убили и что его мастерская используется для переправки кокаина. Запомни только одно, — он серьезно смотрел на меня. — Ты не должен называть моего имени. Никогда! Иначе мне сразу же придет конец, как и Леонардо.

— Обещаю, — сказал я. Однако это не сделает мою историю более достоверной. Андерс утонул. Пичи тоже. А главный свидетель отказывается даже сообщить полиции о себе. Кто мне поверит, если я приду с такой историей? Все будут исходить из того, что я пытаюсь спасти свою шкуру. Говорю, что моя мебель была напичкана наркотиками, но сам я ничего не знал, а все, кто мог дать показания, или мертвы, или боятся.

— Мне нужно идти, — сказал Эмилио и поднялся. — Я и так рисковал, встречаясь с тобой. И помни! я ничего не говорил. Чао.

— Погоди. Ты знаешь другого шведа? Историка по вопросам искусства, которого зовут фон Лаудерн? Леонардо говорил о нем что-либо?

Тот задумался. Затем отрицательно покачал головой.

Когда он ушел, я остался сидеть со своим недопитым кофе. Что мне теперь делать? Устроить очную ставку человеку из лавки, тому, в дымчатых очках? Хотя что с того? Он будет попросту все отрицать, а затем неизвестно, что со мной будет. Может, выудят и меня из канала. И то же самое будет с Эмилио Магаццени.

На следующее утро я проснулся поздно и с тяжелой головой. Ночь была беспокойной и полной сновидений. Андерс пытался утопить меня в узком черном канале между высокими фасадами, но я спасся, уцепившись за бюро. А на набережной стоял Леонардо и смеялся громким, заикающимся смехом, перешедшим в уверенный стук в дверь — принесли завтрак, который я заказал с вечера.

После двух больших чашек кофе и хрустящего кроассона я вышел на улицу. Солнце было уже высоко, но благодаря близости моря душно не было. Жизненные силы начали ко мне возвращаться; и хотя мне не удалось выйти на торговцев наркотиками и убийц, это не должно было помешать мне посмотреть город.

Я поднялся по крутым ступенькам к мосту Риальто, начинавшемуся сразу за моим отелем, миновал маленькие магазинчики, расположившиеся по обе стороны моста, и взошел на его верхнюю точку. Под сводом моста протекал Большой канал. Я смотрел на сверкающую — на солнце воду. Необычное это было зрелище. Похоже на широкую городскую улицу, на которой все машины и автобусы заменили лодками. Впереди слева широкие катера-автобусы причаливали к остановке. Пассажиры толклись с тем же безразличным, пустым выражением на лицах, как и в стокгольмском метро. Упирались глазами в газеты, смотрели в окна, не видя.

Изящные катера-такси цвета коричнево-блестящего красного дерева скользили мимо, гондольеры в соломенных шляпах с длинными красными или синими лентами ловко уклонялись от прибойной волны, мягко вели свои стройные черные гондолы с помощью полосатых, как карамель, длинных весел. С включенной сиреной шумно пронесся катер «скорой помощи», обогнав едва ползущую мусорную лодку. С широкой баржи несколько мужчин выгружали ящики с пивом и минеральной водой, составляя их на набережной.

Ряды фасадов отображали историю Венеции, с представлением всех стилей и архитекторов от Византии до Возрождения, от готики до барокко. Все переплеталось. Стокгольм обычно называли «Северной Венецией», во всяком случае раньше. Что-то в этом есть, особенно если учесть, какую роль для нас тоже играет вода; но я хотел бы, чтобы все муниципальные политики, которые разбазарили архитектуру и среду Стокгольма, имели хоть долю чувства стиля и утонченности, что отличает их коллег в Венеции. Здесь ничего не сносили, чтобы освободить место для банка-дворца или бизнес-центра из стекла и бетона; здесь, обращаясь к ночному небу, не пламенели бесчувственные неоновые вывески. Человек приспособился к городу и исторической среде, а не наоборот. Я вспомнил, что старый муниципальный советник сказал как-то в интервью, что он стремился изменить облик Стокгольма из политических соображений, разбив буржуазные традиции и систему ценностей. Однако теперь, на закате своих лет, увидев результаты, он раскаивается. Какое утешение!

Я продолжил прогулку, вернувшись к площади Святого Марка. Тьма-тьмущая жирных голубей. Увидев всех этих тетушек, продававших пакетики с желтыми кукурузными зернами, я понял пристрастие голубей к площади. Позировавшие туристы протягивали ладони, полные кукурузных зерен, а голуби гроздьями висели на них. Щелкали фотоаппараты, светило солнце. Где-то я вычитал, что голубей в Венеции вдвое больше, чем людей. Сейчас в этом сомневаться не приходилось. Официальной причиной благосклонности к воркующим птицам было то, что стая голубей с христианским крестом привела когда-то на это место основателя города; но я подозреваю, что тут были замешаны еще управление по туризму и производители фотокамер.

На фоне величественной площади возвышалась базилика Святого Марка, построенная над мощами апостола Марка, которые, согласно сказанию, были выкрадены в Александрии и перевезены сюда. Над входным порталом красовались четыре бронзовые лошади, а высоко на башне две мужские фигуры отбивали в колокол одиннадцать ударов, разносившихся над домами и площадями.

— А вот эти лошади — путешественники, повидавшие мир, — сказал какой-то голос по-шведски. Дама в голубом и белом указывала на отливающих зеленью коней, и дети задрали головы.

— Но ведь это статуи, — сказала девочка и лизнула мороженое.

— Они ведь не могут путешествовать, — поддержал ее мальчик.

— А вот и могут, — торжествующе сказала мама. — Я читала о них, так что я знаю.

Позади детей стоял мужчина с недовольным выражением лица. Было похоже, что ему уже не раз приходилось слышать, что она все знает лучше. Его глаза надолго задержались на двух девчонках, медленно проходивших мимо. Их обтягивающие джинсы были теснее на размер, если не больше.

— Так вот, они были сделаны в Греции, а затем попали в Рим, на триумфальную арку императора Траяна. Потом их перевезли на ипподром в Константинополе, откуда они были похищены Венецией и доставлены сюда. Но вот пришел Наполеон и выставил их в Париже, а оттуда они опять попали в Венецию. А во время первой мировой войны итальянцы увезли их в Рим. Вот так, — она торжествующе оглядела свой выводок.

Я улыбнулся виду шведской семьи на площади Святого Марка и продолжил свой путь, неся под мышкой пакет с плавками и большим гостиничным полотенцем. В одной из брошюр, лежавших в моей комнате, я прочел, что на катере можно отправиться на остров Лидо, бывший когда-то важным оборонительным пунктом Венеции, и там купаться на длинных песчаных пляжах. А поскольку соленые средиземноморские ванны не каждый день в меню у бедного антиквара из Гамластана, то почему бы не воспользоваться?

Я спустился ко Дворцу дожей и разыскал скоро отправлявшийся водный катер. Целый день проявлялся среди песка, солнечных зонтиков и шезлонгов. Не потому, что вода была такая уж распрекрасная — наверняка она была получше, когда лорд Байрон совершал свой знаменитый заплыв отсюда до Большого канала, — но не мне жаловаться. Нельзя же получить все сразу в этом мире, а выбраться в кои-то веки на солнце было замечательно. В одном из многочисленных ресторанчиков я вкусно пообедал — рыбой и белым сухим вином и, с легким зудом на спине от солнца и соленой воды, около девяти часов отправился обратно в Венецию.