Уроки тьмы

Во дворе появилось больше детей, с которыми я дружил. Наступило время идти в школу. Вместо портфеля мама приготовила мне противогазную сумку, вложила в неё папку и отвела меня в школу, которая находилась напротив нашего дома. В школе был урок пения. Впервые я запел, и мне это так понравилось, что дома, когда все уходили, я постоянно громко пел басом песню «Широка страна моя родная…», мучая слух соседей, которые деликатно, через маму, просили меня петь тише. Толя учился отлично, а я плохо. Он очень любил технику, а я рисование, но дружба у нас от этого стала только крепче. Благодаря Толику мы собрали первый детекторный приёмник, по которому, забившись подальше от взрослых, ловили «Голос Америки» и радиоволну Би-Би-Си. Появился у нас во дворе толстячок Юрка, над которым все худые блокадные дети издевались. Он терпел долго, а потом записался в спортивную школу и стал стройным сильным спортсменом, что нас сразило наповал, и мы его зауважали, тем более, что он мог играть на гитаре и пианино…»

«Всё же удивительно, как память медленно и верно открывает свои потайные створки, когда начинаешь углубляться в неё, погружаться в воспоминания давно минувших дней», – подумал он, прекратив запись.

Это как мистический бег пятками назад, похожий на перемотку киноплёнки в обратную сторону, который ускоряется, внезапно высвечивая такие памятные залежи, что возникшие перед тобой события, окрашенные ностальгической тоской, кажутся нереальными. Оказывается, детство – самое богатое по яркости чувств и полноте эмоций время. И не важно, трудно ли было, сыт ты был или голоден, любили тебя или терпели, нуждался ты или был пресыщен, – жизнь принималась такой, какой была, впитывалась и познавалась с огромным интересом через радость, удивление, боль и страдание.

Олег вспомнил и явственно представил внутренним зрением Удельный парк недалеко от Удельного шоссе, куда в свободное от школы время они убегали с друзьями. Как они там, забыв обо всём на свете, рылись в земле в поисках драгоценных мальчишеских военных трофеев – касок, гранат, патронов, которые тайно переносили в свой двор, предварительно вырыв блиндаж. Делали, прячась от матерей, самопалы, заряжая разными начинками, и стреляли, порой невольно себя калеча. Они хотели воевать, быть защитниками, подражая своим отцам и мечтая уйти на фронт. Делясь на «красных» и «белых», вооружившись самодельными деревянными мечами и щитами, с упоением сражались дворовой командой с командой соседнего дома до окончательной победы. Большой разбитый танк, распластанный на пустынном школьном дворе, облепленный худенькими телами мальчишек, оживал от их криков и команд. А в сквере на Ланской станции лежал подбитый боевой самолёт. Какое счастье было потрогать

его руками, посидеть на месте лётчика, прикасаясь к рукояткам непонятных приборов, завывая звуком мотора, представляя себя летящим в синем небе на огромной высоте, стреляющим в ненавистных врагов. Вдоль Сердобольской улицы сплошной линией стояли заброшенные трамваи до самой Чёрной речки. Пруд сквера напротив дома был завален битыми автобусами. Вот где можно было разгуляться детскому воображению! Целыми днями Олег со стайкой мальчишек пропадал на этих кладбищах битой техники, прогуливая школу, а потом и забросив её окончательно.

В это время родилась сестрёнка Тамара, маме было не до него.

А ещё в памяти Олега всплыло, как мама перед самым окончанием войны выменяла что-то из одежды на бутыль молока, которого они не видели давно. Вместе пошли за молоком, а когда шли обратно домой, бутыль неожиданно выпала из маминых рук на землю. Как она смогла выскользнуть? Видимо, была слишком тяжёлой для маминых обессиленных рук. Молоко растеклось белым несбыточным счастьем и как в замедленной съёмке медленно просочилось в чёрную землю, жадно впитывающую живительные ручейки на их остекленевших от горя глазах.

Есть хотелось постоянно. Поэтому он частенько рыскал в шкафах в поисках еды, не боясь залезть на самый верхний стенной шкаф, где мама хранила самые сокровенные запасы. Однажды придвинув стол, поставив на него табуретку, а на неё скамеечку, Олег обнаружил спрятанные конфетки. Соблазн и страх боролись недолго. Он нашёл золотую середину – аккуратно разворачивал цветные обёртки конфет, отрезал лезвием ровные кусочки от каждой конфетки и заворачивал обратно, придавая им прежний вид. Отрезанное съедалось и слизывалось с ладони молниеносно. Когда мама обнаружила обман, то не ругала его за это, а только испугалась за него, что он залезал так высоко – ведь можно было упасть и покалечиться.

Олег включил диктофон:

«Наступил долгожданный 1945 год Победы. Стали возвращаться отцы с фронта. Мой отец после Германии был отправлен со своей частью в Китай, вернулся только в 1946 году, когда мне было девять лет. Отец продолжил работать столяром на прежнем месте. В доме появилась сделанная им мебель. Для меня он сколотил небольшой письменный стол, за которым я делал уроки и рисовал. Отец не обращал на меня никакого внимания, а дочь очень любил, постоянно её балуя, что сказалось на наших отношениях с сестрой. Мама переживала за меня, но изменить ничего не могла. Воспитание отца заключалось в том, что за все провинности он порол меня ремнём. Отец стал погуливать, приходить домой пьяным. Мама с двумя детьми на руках мужественно терпела загулы и измены отца.

Для меня осталось лишь несколько радостей – школа, рисование и улица. Рисовал я тогда только карандашами, другое было недоступно. Придумал ещё один способ: маленькие кусочки белых тряпок натягивал на самодельные рамочки, брал на кухне из плиты уголь и рисовал углём по ткани. Однажды мне подарили картонную палитру с пуговками цветных красок, а кисти не было. Тогда я осторожно отрезал у домашнего кота Васьки кончик шерсти с хвоста, привязал к палочке, и получилась кисть, которой я с большой гордостью рисовал красками. С тех пор я представлял себя художником.

Наш Васька появился в доме не просто так. Полчища крыс каждую ночь нагло бегали по комнате, по мебели и даже по спящим людям. Они наводили на меня ужас. Их боялись все, особенно за маленьких детей, которым крысы иногда обгрызали уши, руки, всё, во что они могли вцепиться мёртвой хваткой. За время блокады в Ленинграде были съедены все коты, поэтому достать котёнка было огромной удачей. И нам с мамой повезло – привезли несколько котят с Большой Земли и нам отдали одного. Мы боялись, что крысы его, ещё такого маленького, могли съесть. Но инстинкт и Васькина храбрость взяли своё. Крысы покинули нашу комнату. Позже Васька пропал, мы искали его и подумали, что его украли. Через месяц кто-то открыл подвал дома и там обнаружил нашего несчастного кота, худого и заморённого, который еле дышал, даже мяукать не мог. Мы потихоньку отпаивали его молоком и осторожно кормили, чтобы не умер от переедания. И он прожил с нами долгую кошачью жизнь, где-то лет до шестнадцати.

Я стал много и с удовольствием читать. Первые книги были о полярниках. Школу не прогуливал. После школы пропадал во дворе, играя в многочисленные игры. Особенно любил футбол. Мячом нам служила камера, набитая тряпками, которую мы гоняли на школьном дворе, сделав футбольное поле. Позже появился настоящий мяч, который мы постоянно латали, так как играли беспрерывно с утра до вечера, снашивая обувь, которую завязывали тряпками и верёвками, чтобы не отвалилась подошва. Домой приходил только спать. Иногда летом мама отправляла меня в пионерский лагерь. А зимой с друзьями я постоянно ходил на лыжах до Поклонной горы и обратно. Там, в Озерках, были отличные склоны у озёр, с которых мы катались. Во дворе каждую зиму заливался каток, на котором мы сами учились фигурному катанию. Ходил в школьный драмкружок, был задействован в трёх спектаклях. С любимым другом Толей Журышкиным с огромным увлечением играли в шахматы. Пользовался школьной библиотекой и библиотекой трамвайного парка имени Калинина, где работала мама».