Уроки тьмы

Митрохина Людмила: «Уроки тьмы»

ЛюдМила Николаевна Митрохина – петербургский писатель, член Творческого союза историков искусства и художественных критиков Международной ассоциации искусствоведов (АИС), член Союза художников Санкт-Петербурга секции искусствоведения, составитель сборника статей АИС «Петербургские искусствоведческие тетради», автор книг: «Золотое сечение судьбы» о жизни и творчестве незрячего петербургского художника Олега Зиновьева, «В поисках себя» о творчестве камчатского художника Татьяны Малышевой, «Древо Жизни» о родословной своей семьи, соавтор заслуженного деятеля искусств РФ А. Г. Раскина книги «Скульптор Швецкая – классик реставрации» и электронной книги «Строгий талант» о петербургском скульпторе Тамаре Дмитриевой, а также автор множества статей о творческих личностях современности. Автор 12 поэтических сборников и 6 пьес, в том числе включённых в лонг– и шорт-листы Международного конкурса «Время драмы, 2014, зима».

Дипломант 8-й Дальневосточной выставки-ярмарки «Печатный двор» в конкурсе «Лучшее краеведческое издание» за книгу «Древо Жизни» (2004 год), дипломант, лауреат, призёр ряда российских и международных литературно-поэтических конкурсов, в том числе «Расскажи историю в шести словах» (диплом газеты «Мой район» за подписью Б.Н. Стругацкого, 2009 год), «Добрая лира» за рассказ «Руса» (2010 год), «Триумф короткого сюжета» за художественное эссе «Росточек», «Фотостих-3» (2011 год), международных поэтических конкурсов «Золотая строфа» (2011 год, три диплома), городского конкурса «Неизвестный Петербург» за историческое эссе «История трёх Самсонов» (2013 год). В 2015 году награждена дипломом Германского Международного литературного конкурса «Лучшая книга года» (Берлин-Франкфурт) «Память сердца» и статуэткой «Лавровый венок» за книгу «Золотое сечение судьбы», в которую входят повесть «Уроки тьмы» и эссе «Умозрение» о петербургском незрячем художнике Олеге Зиновьеве.

Составитель Д. Чернухина

Уроки тьмы

«И сказал Иисус: на суд пришёл Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы.»

День первый

В неосвещённой квартире стояла безжизненная тишина. И если бы не мерное урчание старого холодильника, ничего не говорило бы о присутствии жизни в доме. На кухне в полной темноте неподвижно сидел высокий седой мужчина в больших чёрных очках. От его застывшей позы исходило молчаливое отчаяние, окаменевшие черты лица выдавали напряженную работу мысли, которую он словно боялся спугнуть неловким движением, потерять из виду в хаосе тревожных событий дня.

«Так не должно быть! Она не могла заболеть вот так – внезапно. Это несправедливо – приехали, сделали укол и забрали. Что это за скорая помощь? А как же я?..»

От одной только мысли, что вдруг его жена, с которой он не разлучался ни на секунду вот уже много лет, которая, казалось, была незыблема как мироздание, нужна как воздух и так же незаметна, присутствие которой было для него необходимым, как младенцу материнское чрево, может не вернуться домой, – он мгновенно покрылся холодной испариной.

«Пусть бы и меня тогда взяли», – подумал он, чувствуя абсурдность мысли.

Холодильник резко задрожал, издавая утробные механические звуки, отключился и перестал шуметь.

Мёртвая тишина стала давить на уши, и мужчина неожиданно услышал глухой ритмичный стук своего сердца. Сумбурные мысли будто приобрели голоса и, перебивая друг друга, зазвучали какофонией, вызывая головную боль.

«Ну, вот тебе и тишина, за которой бегал от жены, пытаясь сосредоточиться на своих фантазиях. Мало тебе было бессонных ночей, теперь и день сравнялся с ночью. Впрочем, темнота давно стала родной», – подумал он.

Мужчина снял очки и стал яростно растирать ладонями глаза, будто желая освободить их от внезапно наплывшей пелены. Ему показалось, что темнота, живущая в нём вот уже более двадцати лет, стала густеть, наполняться новыми оттенками, расширяться, превращаясь во вселенский мрак, в котором терялись комнаты, стены, мебель, предметы, да и он сам. Возникло ощущение, что его квартира, словно космический корабль, неслышно разрезает звёздное пространство, улетает с ним куда-то в бесконечность, и по мере удаления от Земли он с кораблём превращается в тающую точку, исчезающую из поля зрения.

«Неужели так бесследно исчезнет всё, исчезну я?» – пронеслось в голове.

Резко встав, он направился в свою комнату, где несколько дней назад приготовил диктофон и кассеты, чтобы наговорить свою жизнь на плёнку, вспомнить людей, поделиться, сам не понимая с кем, пережитым. От нарастающего беспокойства он потерял внутренние ориентиры, не найдя сразу выход из кухни. Сколько раз он бился о косяки дверей, углы шкафов, когда нервы сдавали. Расставив руки, подняв лицо к небу, он, как большая птица, пробирался в свою комнату мелкими осторожными шажками. Вот письменный стол, рядом беговая дорожка, диван.

«Хорошо, что всё приготовил. Будто предчувствовал. Есть чем заняться. Только бы дождаться её, мою единственную…» – стучало в голове.

Легкими, почти воздушными прикосновениями пальцев он ошупал лежащие на столе три кассеты и диктофон, пройдя в определённой последовательности по его кнопкам, включая и выключая их.

– Ну, с Богом! – сказал он и нажал на кнопку «запись». Послышалось лёгкое шуршание кассеты, и зазвучал чуть надломленный, но всё ещё твёрдый голос:

«Раз. Два. Три. Четыре. Олег Зиновьев. Моя жизнь. Первая кассета. Первая дорожка. Черновой вариант… Жажда жизни, разумная жажда жизни у слепого сильней, чем у других людей. Отклоняя взор от пестроты мира, легче думать о самых глубоких вопросах жизни и о самом себе. На фоне окружающего мрака великие вопросы в подсознании становятся живее. Русская пословица гласит: «Жизнь прожить – не поле перейти». Человек рождается для счастья. Жизнь у каждого человека складывается по-разному. Никто не знает, что его ждёт и как сложится его судьба…»

Олег остановил запись и прослушал надиктованное.

– Нет. Не то, не так! Штампованные газетные фразы, избитые истины. Надо проще, понятнее, никакой доморощенной философии. Всё как было, что помню, свою правду, – сказал он и начал заново:

«У меня огромный жизненный опыт, мне есть что рассказать тем людям, кто начал терять зрение, тем, кто его уже потерял, тем, кто обладает им в полной мере. Самая главная цель моей жизни – помочь людям, кто нуждается в этой помощи… Родился я 16 июля 1937 года в Ленинграде. На Земле стало на одного человека больше. Мои малограмотные родители были родом из бедных крестьянских семей, умели только читать и писать. Отец, Ефим Зиновьевич Зиновьев, – из Смоленской области. Мать, Евдокия Ивановна, – из Калининской. Мама была круглой сиротой. Долгое время работала нянькой в чужой состоятельной семье. Крестили меня в Сампсониевской церкви и назвали Олегом. Жили мы на Выборгской стороне, на Гжатской улице, которая проходила от Сердобольской и упиралась в Ланскую. Тогда это была граница города. За Ланским шоссе простирались колхозные поля. Жили мы в маленькой комнатушке на втором этаже двухэтажного деревянного барака, который находился прямо на территории автобазы Ленэнерго, где работал столяром отец. Мама работала вагоновожатой в трамвайном парке имени Калинина, который находился около нашего дома…»

Неожиданно он задумался о роковой цифре «37».

«Это надо же! – думал он. – Родиться в страшном 37-м. Большой террор! Ежовщина! Пока я лежал в колыбели, за один год извели почти миллион невинных людей. Как только моя семья не попала в эти жернова?! Одному Богу известно. Видимо, бедность и необразованность сыграли здесь на руку. А ведь в то кровавое время и слепых бы не пощадили. Было же «Дело группы ленинградских глухонемых». Несчастных глухих людей, не владевших иностранными языками, общавшихся жестами рук, обвинили в создании фашистско-террористической организации. Смели с лица земли одну из сильнейших организаций – Всесоюзное Общество глухонемых, где было всё – школа рабочей молодёжи, библиотека со спортивными секциями, кружки, институт для глухонемых с детским садом, школой, мастерскими и интернатом, швейная фабрика-школа, газета «Ударник», даже театр пантомимы. В наше время о подобном и мечтать не приходится. Эх, сейчас бы так развернулись для нас, инвалидов. Все под Богом ходим. Беда может прийти к каждому».