Сизые зрачки зла

– Но заутреня давно кончилась, может, она куда поехала? – напирал Печерский.

Мужики расплылись в блаженно-хмельных улыбках и, как глиняные коты, затрясли головами.

Не, не, барин, – заблеяли они, а потом, перебивая друг друга, донесли до Вано ужасную правду: его несостоявшаяся невеста два часа назад обвенчалась с князем Горчаковым.

Удар оказался силен, однако Иван Печерский получал и не такие. Не вышло с первого раза? Получится со второго, просто придется побольше повозиться, ведь мишеней стало на одну больше.

Свадебный обед подходил к концу. Милейшая попадья Анна Ивановна так старалась поразить гостей изобилием вкусных местных деликатесов, что во главе целого взвода дворовых баб простояла у плиты целых два дня. Искушая взор и желудки, перемены блюд следовали одна за другой, однако приглашенные не могли столько съесть. Их оказалось слишком мало – только члены семьи и домочадцы. Из посторонних позвали лишь Бунича и Щеглова. Конечно, исправник изрядно раздражал Льва Давыдовича своим занудством и въедливостью, но куда же от него теперь деваться, коли жених по непонятным причинам прямо-таки прикипел к Щеглову.

«Своего ума не хватает, приходится за чужой цепляться», – раздраженно философствовал Лев Давыдович.

Впрочем, даже неприятное соседство не могло испортить великолепного настроения Бунича. Он с иронией отметил изумление на лице новобрачной, когда та увидела его церкви. Милая Вера искренне считала, что своим отказом разбила ему сердце. Наивная! Слава Богу, что она это сделала – освободила его от опрометчиво сделанного предложения. Вот, что значит, Господь отвел: пожалели на небесах Леву Бунича! И теперь он рассчитывал бросить всю свою ловкость и обаяние на завоевание истинного сокровища, счастья всей своей жизни – Вероники ди Сан-Романо.

Лев Давыдович сам назначил себя распорядителем праздника. Сегодня он был в особом ударе: остроты его сыпались, как из рога изобилия, комплименты выходили один цветистее другого. Но на самом деле он старался лишь для единственного ангела. Судьба вернула ему первую любовь, и его ангел вновь оказалась пятнадцатилетней, как будто и не было всех этих бесконечных лет. Только бы ничего не испортить, не наделать ошибок!

Бунич глянул на Веронику. Запрокинув голову, она звонко смеялась, а он не мог оторвать взгляд от ее белоснежного горла. Сладкой мукой было смотреть на эту чаровницу.

«Потерпи, любовь моя, – мылено попросил он и пообещал: – я зацелую тебя с ног до головы, ни кусочка твоей белоснежной кожи не пропущу».

Чей-то взгляд кольнул Льва Давыдовича: его пристально разглядывала новоиспеченная княгиня Горчакова. Этого ему только не хватало! Бунич расплылся в улыбке и любезно поклонился хозяйке дома, та сразу смутилась и отвела глаза. Вот уж чего ему не нужно, так это преждевременного внимания со стороны родственников Вероники. Все должно остаться тайной, никто ничего не должен знать до той поры, пока он не увезет свою юную избранницу, ну а после венчания Горчаковы уже никуда не денутся.

«О чем только думает новобрачный? – окончательно разозлился Бунич – другой бы еще час назад увел жену в спальню. Что за манеры?!»

Хозяин дома как будто услышал его подсказку: князь наклонился к уху жены, и та заалела, как маков цвет.

«Иди те же, – мысленно поторопил их Лев Давыдович, – сколько можно копаться?»

Но его терпение еще с полчаса подвергалось испытанию: невеста кидала букет. Обычай этот, привезенный из покоренного Парижа, в другой раз позабавил бы его, но сейчас он суеверно замер, надеясь, что букет поймает его суженая. Чуда не произошло: пучок фиалок в кружевной оборке достался коломенской версте – Марфе, и единственным утешением Буничу послужил лишь уход новобрачных. Как только за ними закрылась дверь, Лев Давыдович поспешил к своей синеглазой мечте. Вероника вместе с другими девушками шутливо поздравляла Марфу. Бунич присоединился к этому цветнику, выразил свое восхищение удачей дочки управляющего, а потом провозгласил:

– Мадемуазель Вероника, вы необыкновенно похожи на свою маменьку – одно лицо и, как я вижу, одна душа.

Глаза девушки мгновенно засветились счастьем, и Бунич понял, что его стрела попала в цель. Немного усердия и везения и такая же теплая зведная ночь станет брачной и для него.

Глава 21

Бархат тихой теплой ночи накрыл Полесье. Перламутровый месяц повис над пышными кронами цветущих яблонь. Взявшись за руки, молодожены шли через сад.

– Это здесь, – шепнул жене Платон.

Впереди показался небольшой двухэтажный дом, лунный луч посеребрил его стены, в окошках слабо горел свет – похоже, от одиноких свечей – не домик, а сказочное убежище! Они поднялись на крыльцо, и он предупредил:

– Я перенесу тебя через порог.

Платон толкнул темную дверь и внес свою жену в дом. Вера даже не успела осмотреться, как он взбежал по лесенке на второй этаж и вошел в большую полутемную комнату. Она оказалась спальней. Платон усадил жену на кровать и, сев рядом, потянул с плеч форменный колет. Он остался в белой рубашке, и когда вновь обнял Веру, прохладный шелк его рукава скользнул по ее открытой коже. Она напряженно ждала продолжения, но муж не спешил.

– Я всегда любил бабушкин дом, здесь было мое убежище, – тихо заметил он. – Братья этого не понимали – они предпочитали конюшню и сеновал, а я убегал сюда. Читал на балконе книги, а летними ночами стелил там одеяло и долго лежал, глядя в звездное небо. Мне кажется, что самая большая на свете луна светит именно над этим балконом. Ты будешь смеяться, но в других местах я никогда не видел такого огромного сияющего диска.

Платон поцеловал ниточку пробора в блестящих волосах жены, и спросил: – Хочешь посмотреть на звезды?

– Конечно!

Он перекинул через плечо лежавшее в ногах кровати покрывало, и повел Веру в распахнутые стеклянные двери. Платон кинул покрывало на почерневшие от времени дубовые доски и, потянув ее за собой, лег навзничь. Месяц покачивался над горизонтом, а в темной глубине ясного неба алмазными сколками мерцали звезды. Муж прижал Веру к себе, заботливо прикрыв ее плечи уголком покрывала, и спросил:

– У тебя никогда не было такого чувства, будто лишь то, что связано с детством, кажется эталоном красоты, любви и нежности?

– У меня оно и сейчас есть, – отозвалась Вера и удивилась сама себе: ее душа рвалась поведать Платону о самом сокровенном. Она попыталась остановиться, но не смогла, и, отбросив сомнения, продолжила: – Я знаю, что так оно и есть. Я была полностью, абсолютно счастлива, пока был жив папа. Он до сих пор снится мне, я уже не вижу его лица, но слышу родной голос, он говорит о том, как любит меня и гордится мной, и я просыпаюсь счастливой…

– Я его понимаю, – признался Платон, – ты – красавица и умница, надежда и любовь всей семьи.

– Нет, надежда семьи – моя средняя сестра, – мягко поправила его Вера, – наша мама совершенно уверена, что имена ее дочерей полностью соответствуют тому, что они должны принести семье. Надежда – самая красивая из нас троих. Ее оптимизм и жизненная хватка как раз и дают семье надежду, что она отыщет выход из любого самого немыслимого положения и всегда добьется успеха. Любовь – моя младшая сестренка, на самом деле – сердце всей семьи. Она просто любит нас всей душой, ничего не требуя взамен. Меня же зовут Вера.

– Что же это значит?

– Я – добытчица, верная и преданная. Опора матери и сестер. Рабочая лошадка.

– Ну, только не рабочая, если уж ты так хочешь, то самая породистая и красивая из всех лошадок, но, по-моему, ты – все сразу: и надежда, и любовь, и вера. Ты – совершенство, поэтому не можешь быть чем-то одним.

Как же с ней случилось это чудо? Вера лежала в объятиях мужчины, которому сегодня в храме доверила свою жизнь и судьбу, и смотрела в бесконечное небо. Она слушала полные восхищения слова, и ей чудилось, будто и сердце ее уже тоже отдано Платону, и теперь она принадлежит ему полностью, без остатка. Муж теснее прижал ее к себе и повернулся на бок, теперь их лица оказались рядом, и когда губы Платона накрыли ее губы, она растаяла. В этом поцелуе не было требовательности и напора – только нежность. Вера затерялась во времени. Сколько длился поцелуй? Несколько мгновений или часы?.. Не было ничего до, и ничего после, не было даже мира вокруг, остались лишь теплые губы ее мужа…