Сизые зрачки зла

«Я замучил ее, у нее куча собственных невзгод, а я вывалил на нее свои», – огорчился Платон, но нужно признать, что если бы пришлось начинать все сначала, он точно так же открыл душу этой удивительной девушке. Какое же это было наслаждение!..

Злоумышленник наслаждался. Он был хозяином положения, это грело его душу и услаждало самолюбие.

Его жертва не знала, что ловушка уже расставлена, и у нее нет шансов ускользнуть. Он хотел ее в собственность, всю, до потрохов – в рабство. Никого рядом, полное одиночество и единственная, вечная мысль: «я принадлежу хозяину».

Кучера во дворе гостиницы запрягали лошадей, слуги тащили сверху немногочисленные пожитки постояльцев: графиня Чернышева собиралась в Солиту.

Злоумышленник совсем не жалел, что взрыв в Санкт-Петербурге пощадил Веру. Сегодня он уже знал, что все случилось к лучшему: во второй раз он все сделает не спеша, с толком. Не будет недочетов, он сыграет свою игру безукоризненно. Каким наслаждением стало ломать комедию перед доверчивыми простаками. Как ничтожны казались они сейчас злоумышленнику. Они не стоили его мизинца, ногтя были недостойны, ни один из них даже не подозревал, с каким великим человеком свела их судьба!

Зачем убивать Веру? Это даже вредно, ее нужно использовать, Забрать у нее все: девственность, свободу, волю, даже красоту, только делать это медленно-медленно, смакуя каждое мгновение. Растянуть удовольствие. Хотя нет, это слишком слабо сказано, это будет гораздо более сильное чувство. «Восторг» – вот подходящее слово! Он упьется Верой Чернышевой, а когда опустошит ее до дна, тогда и выбросит! Только он один будет решать, когда для нее в этой жизни погаснет солнце.

Глава 17

Солнце – чудовищно жаркое для весны – почти коснулось верхушек деревьев, а маленькая кавалькада все еще не добралась до границ родного уезда. Хотя путешественники собирались ехать без остановок, но на деле это оказалось тяжеловато, и исправник уже дважды выбирал у дороги тенистые места и устраивал маленькие привалы. Чрезвычайно довольная Вера выбиралась на покрытые яркой майской травой полянки и ходила, разминая ноги, а Марфа быстро накрывала импровизированный стол.

Вера уже поняла, что ошиблась насчет чувств своей помощницы: Марфа всю дорогу трещала лишь о Щеглове. Переборов свою робость, она, как в омут с головой, кинулась в другую крайность – говорила без умолку, причем только о своем кумире. В очередной раз выслушав горячую тираду о том, что Щеглов – лучший мужчина на свете, а Марфа – несчастное, недостойное такого человека существо, подуставшая Вера, посоветовала:

– Делай, что должно и наберись терпения, тогда все и получится. Я сама в это верю, в конце концов, мое имя – Вера.

Марфа сначала не поняла игры слов, но, оценив, засмеялась:

– Да, с таким именем не пропадешь. Отчего мне родители такое имя не дали?

– А вот наша мама позаботилась о благополучии семьи – все добродетели живут в нашем доме. Моих сестер зовут Надежда и Любовь.

Двуколка Щеглова свернула с дороги на маленькую полянку меж цветущих кустов черемухи. Исправник выпрыгнул из нее и крикнул:

– Последний привал, дамы! Больше остановок до самой Солиты не будет.

– Скорей бы! Домой хочется, – откликнулась Вера, и с удивлением поняла, что сказала чистую правду – Солита стала ей домом. Это заметила не только она – за ее плечом раздался хрипловатый низкий голос, и самые простые слова прозвучали с недвусмысленно интимной интонацией:

– Вы, оказывается, любите деревню, ведь как иначе можно считать ее своим домом?

– Люблю, – согласилась Вера, оборачиваясь к Горчакову. – Я готова остаться здесь навсегда, к тому же, так я смогу помогать семье.

– А как же ваши родные? Вы не будете скучать по ним?

– Они смогут приезжать ко мне, а я буду навещать их, но моим домом уже стала Солита.

Она увидела, что князь замялся и замолчал, но не поняла почему. Марфа уже хлопотала, расстилая на траве покрывало, а Щеглов доставал из большой плетеной корзины остатки провизии. Вера двинулась к ним, Горчаковым шел рядом. Наверное, это магия цветущего леса сделала свое дело, или причина оказалась в очаровании красивого мужчины, но Верино сердце дрогнуло. Застигнутая врасплох, она молчала. К счастью, ее спутники этого не заметили – все они весело переговаривались. Марфа обратилась к Вере:

– Я рассказала Петру Петровичу о том, как ваша матушка назвала дочерей, он сказал, что его имя тоже наследственное, а вот меня назвали по святцам. Так у вас и сестер день рождения и именины, получается, празднуются в разное время?

– У нас троих и у мамы тоже – именины в сентябре, а дни рождения, конечно, разные. У меня – шестнадцатого мая, у обеих сестер – осенью.

– Позвольте, так ведь сегодня – шестнадцатое число, – поразился Платон, – у вас день рождения, а мы даже не догадались поздравить!

– Да я и сама забыла, – удивилась Вера, и поняла, почему так случилось – она впервые оказалась в этот день вдали от семьи.

Боль одиночества ударила в сердце, и Вере стало так горько, что слезы сами навернулись на глаза. Она отвернулась, стараясь скрыть их, но было поздно: капли предательски бежали по щекам. Вера вскочила и, прошептав извинение, побежала прочь от места пикника. Она не разбирала дороги и почти налетела на толстую березу, косо растущую на краю оврага.

«Для полного счастья мне не хватает лишь сломанных ног, – с горечью признала она, прислонившись к шершавому стволу. – Совсем одна, да еще и калекой стану…»

Слеза капнула на кусочек отставшей от ствола бересты под ее щекой, и на нем стало расползаться пятно. Вера выпрямилась, вытирая глаза, и услышала шелест шагов за спиной: Горчаков спешил ей на помощь, и был уже совсем близко.

– Можно мне побыть с вами? – просто спросил он.

Как хорошо, что он не полез с утешениями, не стал расспрашивать ее о причинах слез, он говорил буднично, не замечая ее смущения, так, как говорят друг с другом близкие люди, и Вера с готовностью кивнула:

– Да…

– Сколько лет вам исполнилось? Девятнадцать?

– Двадцать, – улыбнулась она сквозь слезы, – вы слишком лестного обо мне мнения. Я старше, чем кажусь.

– Отличный возраст, – не согласился Горчаков, – ваша красота будет цвести еще очень долго, а разум уже пришел в эту прелестную головку. Отсюда и успехи в делах.

– Я давно занимаюсь хозяйством. Последние два года я помогала маме, вела дела. Мне это нравится, а ей – помощь. Ну, а теперь выбирать не приходится. Александр Иванович все отнял.

– А вы с сестрами не думали выйти замуж? Это, возможно, облегчило бы положение семьи, – осторожно спросил князь, и Вере показалось, что его голос странно треснул в середине фразы.

– Надин хочет найти жениха, а Любочка слишком маленькая, – дипломатично сообщила Вера, надеясь, что собеседник не переведет разговор на ее персону. Так и получилось. Горчаков помолчал и извинился:

– У вас день рождения, а у меня нет подарка. Может, вы могли бы принять это кольцо, мне было бы очень приятно, – он снял с мизинца перстень с большим изумрудом и протянул Вере. – Оно принадлежало моей матери, я долго не хотел на него даже смотреть и достал из шкатулки совсем недавно. Вы так напоминаете ее внешне…

– Я не могу, простите. Это слишком дорого, тем более, память о матери. Носите его сами.

Горчаков явно расстроился, но признал ее правоту:

– Извините мою бестактность, я не подумал об этом. Но что же тогда вам подарить? У меня остались лишь экипаж и пистолеты. Выбирайте.

– Пистолеты – отличный подарок, мне хватит даже одного, – засмеялась Вера, – но только вам придется научить меня стрелять.

– Можно это сделать прямо сейчас, – предложил Платон.

Он достал из кармана небольшой пистолет с вензелем на рукоятке и протянул ей. – Пожалуйста, берите.

Металл скользнул по ее ладони, и рука качнулась под тяжестью оружия.

– Ого, тяжелый, – признала она и, ухватив пистолет покрепче, вытянула руку.