Страница 75 из 91
Говард Хардоа повернулся к оркестру. Герсен, сидевший в двадцати футах от него, надеялся, что широкополая шляпа и кроткое выражение лица, являются хорошей маскировкой.
Говард Хардоа едва взглянул на него.
— Маэстро Кутте! Мне доставляет огромное удовольствие встретить вас снова! Вы помните меня?
— Не особенно отчетливо.
— Это потому, что вы разозлились на меня и вырвали скрипку. Вы сказали, что я играю, как напившаяся белка.
— Да, помню этот случай. Ты произвел грубую вибрацию. В попытке сентиментальности ты произвел диссонанс.
— Интересно, а вы не играли в этом стиле?
— Никоим образом. Каждая нота должна быть логически завершенной и точной, и ограничена с каждой стороны.
— Позвольте мне напомнить вам о труде музыканта, — сказал Говард Хардоа. — Когда вы перестаете расти, вы начинаете опускаться. Вы никогда не играли в стиле «напившейся белки», а сейчас пришло время, когда вы должны попытаться. Для того, чтобы играть, как «напившаяся белка» — тогда как вы не являетесь белкой вовсе — вы, по крайней мере, должны напиться. Здесь у нас есть необходимые эссенции. Пейте, профессор Кутте, а потом играйте! Так, как раньше вы никогда не играли.
Маэстро Кутте наклонился и оттолкнул в сторону предложенные бутылки.
— Простите, но я не употребляю ферментов или спирта. Учение категорически запрещает их использование.
— Ба, сегодня мы бросаем вызов теологии, мы набрасываем на нее покрывало, как могли бы набросить платок на болтливого попугая. Доставьте нам радость! Пейте, профессор! Пейте здесь, или же вне павильона, со спутниками.
— Пить я не хочу, но если принуждают насильно... — Кутте опрокинул содержимое флакона себе в рот. Он закашлялся.
— Вкус горький.
— Да, это «Горький Аммари». А теперь попробуйте «Дикий Солнечный Свет».
— Это несколько лучше. Позвольте мне попробовать «Голубые слезы»... Так. Отлично. Но этого достаточно.
Говард Хардоа засмеялся и хлопнул Кутте между его узких плеч. Герсен смотрел на него с тоской. Так близко и так далеко! Один из музыкантов рядом с ним пробормотал:
— Этот человек безумен! Если он подойдет ближе, я ударю его своим инструментом по голове: вы сможете играть на флейте, и мы сделаем его беспомощным мгновенно.
У входа стояли двое мужчин: первый низкий и толстый, как обрубок, с большой головой и крупными чертами лица; второй — худощавый, мрачный, с короткими черными волосами, худыми щеками, с длинным бледным подбородком. Они не были одеты в униформу спутников.
— Видите тех двух людей? — Герсен незаметно указал на них. — Они наблюдают и только и ждут от кого-нибудь подобной глупости.
— Я не намерен допускать унижение! — сказал музыкант.
— Сегодня вечером вам лучше вести себя осторожнее, а то вы можете не дожить до завтрашнего дня.
Вольдемар Кутте пробежал пальцами по волосам, его глаза остекленели, и он шатался, когда поворачивался к своему оркестру.
— Сыграйте что-нибудь, — окликнул его Говард Хардоа. — В стиле «напившейся белки», пожалуйста.
— «Цыганский костер в Аолиане».
Говард Хардоа внимательно слушал, как играет оркестр. Наконец он закричал:
— Довольно! Теперь переходим к программе! Мне доставляет большое удовольствие присутствовать на сегодняшней вечеринке. Она состоялась спустя двадцать пять лет. Так как я импресарио, и так как темы взяты из моего собственного жизненного опыта, то субъективная точка зрения не удивительна.
Итак, начнем! Я вращаю назад колесо истории. Сейчас мы находимся в школе с нашим милым Говардом Хардоа, которого донимали задиры и изменчивые девчонки. Я вспоминаю один такой случай. Маддо Страббино, я вижу тебя вон там, ты выглядишь теперь более представительным, чем тогда. Выйди вперед! Я хочу напомнить тебе один случай.
Маддо Страббино смотрел сердито и с вызывающим видом. Спутники приблизились. Он поднялся на ноги и неспешно подошел к оркестровой сцене, высокий дородный мужчина с темными волосами и тяжелыми чертами лица. Он стоял, глядя на Говарда Хардоа со смешанным чувством презрения и неуверенности.
Говард Хардоа заговорил резким голосом:
— Как приятно видеть тебя спустя столько лет! Ты все еще играешь в теннис?
— Нет. Это игра для детей — гонять мяч вперед-назад.
— Когда-то мы оба думали иначе. Я пришел на корт со своей новой ракеткой и мячом. Ты явился туда вместе с Ваксом Баддлом и вытолкал меня с корта. Ты сказал: «Охлади свой пыл, Фимфл. Потренируйся на заднем дворе». А потом вы играли, используя мой мяч. Ты помнишь? Когда я стал возражать, говоря, что пришел первым, ты сказал: «Заткнись, Фимфл. Я не могу играть хорошо, когда у меня в ушах стоит твое нытье». Когда же вы прекратили игру, ты забросил мой мяч за забор и он потерялся в траве. Ты помнишь?
Маддо Страббино не ответил.
— Я долго переживал ту потерю, — продолжал Говард Хардоа. — Этот случай запал мне в память; цена мяча была пятьдесят центов. Мое время, потраченное на ожидание и поиски мяча, стоит еще один СЕВ, то есть всего полтора СЕВа. С учетом двадцатипяти процентов годовых набегает еще шестнадцать СЕВов двадцать пять центов и два фартинга. Добавь десять СЕВов в качестве наказания за все, округли, и получится двадцать шесть СЕВов. Заплати мне сейчас.
— Я не ношу с собой такой суммы денег.
Говард Хардоа проинструктировал своих спутников:
— Порите его в течение двадцати шести минут, потом отрежьте ему уши.
Страббино сказал:
— Подождите минуту... Вот деньги.
Он достал монеты, потом повернулся и пошел к своему столу.
— Еще не все, — сказал Говард Хардоа. — Ты заплатил мне только за потерянный мяч. Сиди тихо, сказал ты.
Спутники поставили перед сценой деревянный стул, на котором был закреплен кусок льда. Они подвели Маддо Страббино к стулу, сняли с него брюки, посадили его на лед и крепко привязали.
— Сиди спокойно, охлади свою собственную задницу, — сказал Говард Хардоа. — Ты выкинул мой мяч, а меня так и подмывает приказать отрезать тебе мошну, но я понимаю, что это твое единственное семейное развлечение. Мы сделаем по-другому...
Вперед вышел один из спутников и приложил ко лбу Маддо Страббино клеймо: тот закричал от боли. Когда тавро было убрано, на коже осталась буква «Ф».
— Это первая буква пресловутого прозвища «Фимфл», — сказал Говард Хардоа. — Это будет меткой для каждого, кто, если я вспомню, упоминал эту кличку. Давайте следующим номером программы объявим этого тучного борова.
Блой Садалфлори был раздет догола, и на нем были вытатуированы буквы «Ф» по всему телу, кроме ягодиц, где Фимфл было написано полностью.
— Ты придерживаешься моды, — сказал Говард Хардоа, критически осмотрев его. — Когда ты будешь купаться в озере Скуни, и твои друзья спросят, почему ты пятнистый, как леопард, отвечай: «Я наказан за длинный свой язык!»
Эй, спутники, ведь верно! Пометьте-ка заодно и его язык, как и все остальное.
Итак, кто следующий? Эдвер Бисси? Вперед, пожалуйста... Помнишь Анжелу Дайн? Хорошенькую маленькую девушку из низшего сословия? Я восхищался Анжелой со всем пылом своего романтического сердца. Однажды, когда я стоял, разговаривая с ней, подошел ты и оттолкнул меня в сторону. Ты сказал: «Беги вдоль, Фимфл. Выбирай направление, Анжела и я пойдем другой дорогой». Я ломал голову над этим приказом долго и часто. «Беги вдоль...» Вдоль чего? Дороги? Воображаемой линии? Длинного пути? — Голос Хардоа был гнусавым и педантичным. — В этом случае мы упростим дело и вообразим беговую дорожку вокруг павильона. Ты будешь бежать по «длинному пути» «вдоль» этого курса, и мы узнаем, как правильно расставить акценты. Четыре собаки будут преследовать тебя и кусать за ноги, если ты станешь останавливаться. Эй, Эдвер! Дай нам посмотреть на пару быстрых ног, когда ты будешь бежать «вдоль». Жаль, что маленькой Анжелы здесь нет, чтобы повеселиться вместе с нами.
Спутники поставили Эдвера Бисси на курс и заставили бежать, а четыре гончих мчались сзади с рычанием и лаем.