Агент № 1

Георгий Иванов находился в тюрьме и не мог знать об одном из наиболее важных последствий его диверсионной деятельности. Дело в том, что в период, предшествовавший сражению под Эль-Аламейном, и во время самого сражения люфтваффе как бы подверглись внезапному приступу паралича. Немецкие действия в воздухе почти прекратились, несмотря на то, что немцами были сконцентрированы значительные воздушные силы. Объяснили это странное явление взятые в плен немецкие летчики и механики. Они говорили, что по непонятным причинам многие самолеты вдруг стали падать на землю. Это вызвало самую настоящую панику среди экипажей; большинство машин было «законсервировано» до обследования их технического состояния. Для союзников же подобное невмешательство люфтваффе было самой настоящей неожиданностью, о чем потом не раз упоминали в своих мемуарах участники обеих сражающихся сторон…

Митрополит Дамаскинос имел некоторые основания надеяться, что Георгия Иванова удастся спасти. Возникла возможность обмена. Немцы шли на это, все еще требуя взамен одного из своих генералов, который находился в английском плену. Не исключалась возможность подобной сделки и по отношению к остальным приговоренным. Сам Дамаскинос дал знать об этом британскому правительству и был почти уверен в положительном результате. Однако это были одни лишь предположения: ответ от англичан так никогда и не пришел. Доктор Янатос, узнав о том, что хлопоты не дали никаких результатов, решил спасаться собственными средствами. До войны он специализировался в области онкологии и именно в качестве онколога был принят в число придворных врачей, однако до того, как полностью посвятить себя изучению связанных с раком проблем, он долгое время практиковался в области психиатрии.

Из различных видов психических заболеваний в памяти у него глубоко засела та разновидность шизофрении, которая так хорошо проявляется в мании преследования. Симулировать эту болезнь трудно, почти невозможно, однако и констатировать симуляцию тоже довольно нелегко, если только мнимый больной пойдет на такие неприятные и жуткие ее проявления, как, например, поедание экскрементов и драки с надзирателями. Такие «безумства» нужно постепенно нагнетать, а в перерывах между приступами проявлять крайнюю слабость и апатию, при этом давление крови должно было понижаться.

Продумав все это, Янатос начал свою длительную и страшную борьбу. И он добился своего: из Германии был вызван известный психиатр доктор Кунц. Специалист этот долгое время наблюдал «больного» и подвергал различным обследованиям, наконец, отправил его из тюрьмы в психиатрическую лечебницу в Дафни, а оттуда — в больницу Имбрикион, где содержались душевнобольные, представляющие опасность для окружающих. В Имбрикионе греческие врачи быстро раскрыли симуляцию и даже предлагали Янатосу бежать, но мнимый безумец опасался за судьбу родственников: им пришлось бы своими головами или по меньшей мере свободой заплатить за то, что ему удалось провести немцев. Из этой страшной тюрьмы Янатос вышел на свободу только в дни освобождения Греции.

…3 января заключенные получили приказ отправляться в баню: Георгий, за ним Кондопулос, братья Янатос, Малиопулос и остальные, кроме Папазоглу, который узнавал их голоса, когда они проходили мимо его камеры. Помимо охранников, в тюрьме дежурили «знаменитая» переводчица Маргарита Христофилу, которая с большим удовольствием присутствовала при казнях. Она говорила с одним из охранников о вероисповедании заключенных, после чего подошла к камере Папазоглу и спросила его, не является ли Кондопулос католиком.

— Католик ли Кондопулос, я не знаю, но Иванов точно католик, — ответил обеспокоенный Папазоглу.

Когда заключенные возвращались назад, один из греков, работавший в охране, шепнул Папазоглу, что немцы привезли в тюрьму четыре гроба. Приговоренные об этом ничего не знали. К утру послышались тяжелые шаги. У двери Георгия немцы остановились.

— Iwanow, r-r-raus![9] — услышали в соседних камерах крик.

Вызванный в коридор осужденный выслушал сообщение, которое ему переводила Маргарита Христофилу:

— Иванов, в помиловании вам отказано. Немецкое командование отдало приказ привести приговор в исполнение сегодня утром…

Осужденного направили в левую часть коридора, кандалы его тихонько позвякивали. В конце коридора, у камеры № 13, его ожидал специально приглашенный ксендз.

Немец подошел к следующей камере. Снова раздалось громкое «r-r-raus», адресованное на этот раз Димитриосу Янатосу. После известия о предстоящей казни тот попросил свидания с братом. Одновременно доктор Костас Янатос принялся с криком колотить в дверь своей камеры. Комендант приказал открыть дверь, и братья бросились друг другу в объятия. Димитриос отдал Костасу фотографии матери и жены, золотое обручальное кольцо.

— Костас, — сказал он, — если уцелеешь, позаботься о женщинах. И отомсти за мою смерть!

Следующими были Малиопулос и Кондопулос. Итак, теперь стало известно, для кого приготовлены четыре гроба…

Позднее Папазоглу рассказывал о последних минутах в тюрьме следующее. Проходя мимо камеры Папазоглу, Георгий обернулся и крикнул:

— Михаил, ухожу! Да здравствует Греция! Да здравствует Польша!

Кондопулос также прокричал:

— Ясас педиа! Зито то эфос! — Живите, дети мои! Да здравствует народ!

Янатос крикнул:

— Экдикиси! — Месть!

Четвертый из осужденных, Малиопулос, шел по-солдатски спокойный, не произнося ни единого слова. Оставшийся в живых доктор Янатос также вспоминал последние слова, которые он услышал от брата:

— Запомни обоих братьев Лабринопулосов — предателей! Запомни мою смерть!

Георгий же, когда проходил мимо камеры, в которой находился доктор Янатос, крикнул ему:

— Коста, ты должен жить и отомстить за нас… Скажешь всему греческому народу, кто нас предал… Да здравствует Польша и Греция! Смелее, доктор, смелее!

Приговоренные вели себя мужественно, как настоящие солдаты, которые в уже проигранном сражении пытаются приободрить тех, кому еще осталась возможность сражаться.

— Марширен! Шнелль! Шнелль! — кричал офицер. По четверо солдат окружили каждого из приговоренных. В ту минуту все поразились, когда, шагая по коридору, Иванов вдруг бодрым и почти веселым голосом затянул какую-то песню. Греки уже знали, что это мазурка «Еще Польска не згинела». Как могли, подпевали они ему, а затем и сами запели: «Узнаю тебя по острию твоей грозной сабли…» — слова греческого национального гимна. С припевом «Гере о гере, элефтериа!» — «Приветствую, приветствую тебя, свобода!» они оказались во дворе. Всем было приказано развязать шнурки на ботинках, что должно было помешать осужденным в случае бегства.

Немцы прекрасно понимали ту роль, которую играли в подпольном движении греческого Сопротивления Иванов и его товарищи. Кроме специально расставленных патрулей, за дорогой следило и множество тайных агентов, которых умудрились разместить даже в окнах домов, стоящих по обеим сторонам улиц, где должна была двигаться трагическая процессия. В первой машине ехали офицеры, во второй находились осужденные, в третьей — наряд солдат, выделенный для расстрела.

С трудом взобрались заключенные на грузовик. Георгий держался рядом с ксендзом. Когда машины тронулись в путь, он тихонько шепнул:

— Святой отец, прошу вас, незаметно нагнитесь и завяжите у меня шнурки… Только, пожалуйста, покрепче…

Священник просто не знал, что и думать о такой странной просьбе. Не придавая этому особого значения, он наклонился и кое-как завязал шнурки. По-видимому, взволнованному и усталому старику это давалось с трудом. Георгий только на мосту через Кифиссос почувствовал, что шнурок на левом ботинке затянут, а почти у места был, наконец, завязан и правый шнурок. Подняв на осужденного выцветшие глаза, ксендз прошептал зловещее слово: «Кесариани», — и губы его зашевелились в молитве.

9

Иванов, выходи! (нем.).