Агент № 1

— Какой формулой? — заинтересовался председатель.

— Krieg ist Krieg[7], — ответил обвиняемый. Адвокаты шепотом переводили друг другу на греческий язык поговорку, которой обычно гитлеровские солдаты оправдывали все свои грабежи и насилия.

Судебное заседание подходило к концу. После выступлений адвокатов судьи удалились на совещание. Адвокат Колимбас во время перерыва хотел выразить Иванову свое сочувствие. Однако Георгий сразу же прервал его — он попросил не терять времени и рассказать ему о политических и военных новостях.

— Есть у меня для вас известие, — прошептал адвокат. — 8-я британская армия генерала Монтгомери, которая 4 ноября прорвала немецкие позиции под Эль-Аламейном, 13 ноября взяла Тобрук. Африканский корпус бежит на запад. 7 ноября союзники высадились у Касабланки, Алжира и Орана… Фашисты попали между двух огней… Скоро в Африке не останется ни одного нациста…

— Скоро ни одного нациста не останется ни в Греции, ни в Польше! — сказал Георгий. — Они всюду попали между двух огней!

Началось зачтение приговоров. Георгий Иванов трехкратно был приговорен к смерти. К смертной казни присуждались также братья Янатос, Марианна Янату, оба морских офицера — Кондопулос и Малиопулос и, наконец, Папазоглу. Амфитрити была присуждена к 18 годам принудительных работ в «тысячелетнем рейхе».

Официальное обвинительное заключение гласило, что Георгий Иванов совершил четыре преступления, а именно — был повинен в шпионской деятельности, убийствах немецких и итальянских солдат и офицеров, хранил оружие и работал на радиопередатчике, сообщая противнику сведения разведывательного характера. Поэтому прокурор и добился для него трехкратного смертного приговора. Братья Янатос и Марианна были присуждены к смертной казни за оказание помощи преступнику, подданному вражеского государства. За это же был осужден на смерть и Папазоглу. Поручик греческого военно-морского флота Василиос Малиопулос получил два смертных приговора — за помощь преступнику и за хранение оружия. За оказание помощи был приговорен к смертной казни и капитан греческого военно-морского флота Иоаннис Кондопулос.

Собственно говоря, всю ответственность за совершенные диверсионные акты взял на себя Иванов; ни одному из остальных обвиняемых диверсии не были поставлены в вину. Зачитывая приговор, председатель подчеркнул, что он вынесен «именем немецкого народа». Звучало это юмористически: в оккупированной Греции произносился приговор от имени немецкого народа.

Приговоренных начали выводить и усаживать в машины. На этот раз улицы были пусты — над Афинами уже царила ночь, а так называемый «полицейский час» вступал в силу с вечера.

Теперь начинался трагический период ожидания смертной казни. Надежд на смягчение приговора не было. Физически развитый и сильный духом, Георгий не мог примириться с судьбой, как это случилось с некоторыми из его товарищей. Пусть другие, если они не способны на борьбу, покорно станут перед винтовочными стволами, перепуганные и беспомощные. Георгий не мог согласиться с такой смертью.

— Мы еще увидим, — говорил он себе вполголоса.

Он знал, что сделает попытку бежать даже в момент казни. Приглядевшись внимательнее к стальным браслетам, Георгий обрадовался — ему удастся вновь выскользнуть из их объятий с помощью все того же приема, но пробовать этого он не хотел: стоило снять наручники, как все бы раскрылось. На всякий случай Георгий решил подпилить их в наименее заметных местах. Он не взялся за скрытую в расческе пилку, которой снабжали всех агентов в Каире, приберегая ее на крайний случай. Пока что, соблюдая все меры предосторожности, Георгий принялся тереть наручники о железные части нар.

— Хороша сталь! — уважительно сказал он по адресу своего тюремного ложа, когда увидел, что браслеты наручников становятся тоньше.

Возможность побега из самого здания тюрьмы выглядела довольно сомнительно хотя бы уже потому, что в камере не было окон. Попытка могла увенчаться успехом только где-то на пути к месту казни. Георгий напрягал память, пытаясь вспомнить дорогу, ведущую к стрельбищу Кесариани, где немцы обычно приводили в исполнение смертные приговоры. Он вспомнил, что на стрельбище в изобилии есть оливковые деревья и кипарисы, на окраинах — заросшие кустарником каменистые пустыри. Трудно сказать: остановят ли машину с осужденными перед Кесариани или сразу же въедут на стрельбище. Так или иначе, но, избавившись от наручников, придется либо долго бежать, либо перепрыгивать через стены и загородки. Как спортсмен, Георгий прекрасно знал, что, не сохрани он спортивной формы, вряд ли ему удастся такой пусть и кратковременный, но интенсивный марш-бросок.

Поэтому ежедневно — утром и вечером — он принимался за физические упражнения, насколько это позволяли условия тюремной камеры, ведь нужно было держать натренированными все группы мышц. Георгий делал приседания, отжимы на руках, следил за гибкостью туловища и шеи, старался сохранить эластичность мышц ног и живота, подвижность корпуса и плечевого пояса. Эти упражнения, перемежаемые медленно продвигающейся обработкой наручников, отнимали у него массу времени, но и помогали переносить тяготы тюремной жизни.

Тем временем митрополит Дамаскинос всеми силами старался помочь осужденным. Так, он обратился к премьеру марионеточного правительства Феотокопулосу, который, в свою очередь, обратился с просьбой о помиловании Иванова и его товарищей к губернатору северной Греции Дрессену. Только Дрессен имел право приостановить приведение приговора в исполнение. В Салоники по просьбе Феотокопулоса поехал сам фон Альтембург, немецкий посол в Греции. Однако губернатор оставался неумолимым. Тогда Феотокопулос, который был женат на немке, сестре генерала фон Листа, отправил свою жену в обществе фон Альтембурга в Берлин, к самому Гиммлеру, но тот заявил, что все зависит от Дрессена. Наконец немцы дали понять, что единственная возможность спасти Иванова — это обменять его на одного из немецких генералов, находившихся в плену у англичан. Но… оповещенный об этом Лондон хранил упорное молчание.

Рождество проходило в тюрьме в торжественной по мере возможности обстановке. Греческие охранники согласились передать в камеру Георгия Иванова немного печенья и папирос, которыми поделились с товарищем по несчастью не только его самые близкие друзья — братья Янатос, Кондопулос, Малиопулос и Папазоглу, — но и другие заключенные, как, например, ожидающий освобождения Аргиропулос. Некий Папавасилопулос, который получил от семьи маленькую елочку, отрезал от нее ветку и переслал Иванову. Вечером, перестукиваясь, заключенные передавали друг другу пожелание счастливого рождества в освобожденной от врага отчизне.

Чистый голос Георгия был хорошо слышен в камерах, он распевал польские колядки, затем из его камеры послышались слова злой греческой песенки «Коройдо Муссолини», то есть «Глупый Муссолини». Из соседних камер стали подпевать, не обращая внимания на немецких охранников, пока прибывший комендант, прославившийся своими зверскими методами обращения с заключенными, не приказал всем замолчать. Несмотря на запрещение петь и переговариваться, заключенные неделю спустя отпраздновали и Новый год. Из камер доносились выкрики: «Хрониа пола!» — «Много лет!», «Зито и Эллас!» — «Да здравствует Греция!» и, наконец, «На мас зисете!» — «Живите вечно!» Из камеры в камеру передавались пожелания патриотам и проклятия по адресу предателей. Сидящие в тюрьме немцы-дезертиры присоединились к этому хору, и только выкрики охранников «Ruhe! Ruhe!»[8] заставили притихнуть блок. Так проходили последние дни Иванова и его товарищей.

Георгий находился уже в тюрьме, когда у берегов Эвбеи появилась давно ожидаемая подводная лодка «Тритон», которая должна была забрать агента № 1 в Египет. «Тритон» вышел из Порт-Саида только 10 ноября 1942 года. Шесть дней спустя греческая подводная лодка наткнулась на немецкий конвой и торпедировала большое судно, но вскоре и сама, пораженная торпедой итальянского миноносца, пошла на дно. Об этой трагедии Иванов узнал от митрополита Дамаскиноса, очень огорченного этой новой потерей греческого флота.

7

Война есть война (нем.).

8

Тихо! Тихо! (нем.).