Золотое руно (сборник)

Хаск и Фрэнк вернулись с Дэйлом в его офис на двадцать седьмом этаже. Однако как только они вошли, Хаск тут же извинился и отправился в уборную. Как и люди, тосоки производили и жидкие, и твёрдые отходы и, хоть и с некоторыми затруднениями, могли пользоваться человеческим туалетом.

Когда Хаск вышел из кабинета, Фрэнк уселся на своё ставшее уже привычным место.

– Зиглер сделала впечатляющую работу, – сказал он. – Что говорит наше теневое жюри?

Дэйл опустил своё массивное тело в кожаное кресло и пробежал глазами отчёт, который Мэри‑Маргарет оставила на его столе.

– На данный момент они единогласно голосуют за признание Хаска виновным, – сказал он со вздохом.

Фрэнк нахмурился.

– Послушайте, я помню, вы говорили, что Хаска нельзя выпускать давать показания, но на данном этапе настоящие присяжные наверняка ожидают услышать его самого.

– Возможно, – ответил Дэйл. – Но Прингл скажет им, что обвиняемый не обязан этого делать; бремя доказательства лежит на обвинении. Это записано в CALJIC. Правда…

– Да?

– Это очень необычное дело. Вы знаете, как сказано в обвинении: «по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа». В прошлых делах мне всегда казалось смешным это «человеческого существа», но в данном деле это ключевой пункт. Погибший – человек, а обвиняемый – нет, и присяжные вполне могут посчитать, что обвинение в этом деле несёт несколько меньшее бремя. – Он помахал Фрэнку отчётом. – Похоже, это то, что говорит наше теневое жюри: если мы вынесем неверное решение, то, по крайней мере, гнить из‑за него в тюрьме будет не человек. Если мы посадим Хаска на свидетельскую скамью, и он сможет убедить присяжных в том, что он во всех отношениях такая же личность, с мыслями и чувствами, как и любой человек, то они могут принять решение, которого мы от них хотим. Однако для этого нужно заставить их полюбить Хаска.

– Это будет непросто, – сказал Фрэнк, качая головой. Предвечернее солнце раскрашивало кабинет оттенками сепии. – Ну, то есть, Хаск не сможет расположить присяжных к себе дружелюбной улыбкой или чем‑то таким – улыбаться он физически не может, и, честно говоря, от вида этих его ржавых дентальных пластин у меня по спине мурашки. И не должен ли хороший обвиняемый демонстрировать больше ужаса при виде фотографий с места преступления? Я надеялся, что тосокское табу на внутренние дела сработает в нашу пользу, но всё, что Хаск может – это складывать щупальца на голове в разные фигуры, значения которых присяжные всё равно не понимают.

– Не нужно недооценивать присяжных, – сказал Дэйл. – Они гораздо сообразительней, чем может показаться. Приведу вам один пример: как‑то раз я вёл дело о нанесении личного ущерба; обычно я этим не занимаюсь, но тогда оказывал услугу другу. Наша позиция состояла в том, что потерпевший получил повреждения из‑за неисправного ремня безопасности в машине. Так вот, во время процесса каждый раз, как я об этом упоминал, я снимал очки. – Он продемонстрировал. – Видите? Когда я сделал это несколько десятков раз, у присяжных выработался рефлекс. И потом, когда производитель машины попытался указать на другие причины, которые могли привести к аварии, я просто снял очки. Я не сказал ни слова, ничего не было занесено в протокол. Но я снял очки, и присяжные вспомнили о неисправном ремне безопасности. Мы тогда выиграли 2,8 миллиона.

– Вау!

– Если присяжные могут выучить, что «снятые очки» означают «неисправный ремень безопасности», то они также смогут выучить, что «щупальца опали» означает, что тосок испытывает отвращение. Не беспокойтесь. Я думаю, наши присяжные знают Хаска и других тосоков гораздо лучше, чем вы думаете.

– Значит, мы должны дать Хаску выступить.

– Возможно… но я всё равно беспокоюсь. В девяти случаях из десяти это катастрофа, и…

Дверь кабинета Дэйла открылась, и вошёл Хаск.

– Я хочу давать показания, – сразу же сказал, опуская свой вес на одно из тосокских сидений.

Дэйл и Фрэнк обменялись взглядами.

– Я бы не советовал, – сказал Дэйл.

Хаск секунду помолчал.

– Это решать мне.

– Конечно, конечно, – сказал Дэйл. – Но вы раньше ни разу не видели уголовного процесса; я же видел сотни. Давать обвиняемому говорить – это почти всегда ошибка.

– Почему? Каковы шансы на то, что они признают меня невиновным, если я не стану выступать?

– Никто не знает, о чём думают присяжные.

– Это неправда. Ваше теневое жюри уже проголосовало за признание меня виновным, разве не так?

– Нет, не так.

– Вы лжёте.

Дэйл кивнул.

– Хорошо, хорошо. Но даже будь это так, выпускать вас почти наверняка будет плохим ходом. Это можно делать только тогда, когда ничего другого не остаётся.

– Вот как сейчас, – сказал Хаск. Как всегда, его природный голос усиливался от начала реплики к концу, и было непонятно, утверждение это или вопрос.

Дэйл снова вздохнул.

– Надо полагать. Но вы ведь знаете, что Линда Зиглер будет иметь право подвергнуть вас перекрёстному допросу?

– Я это понимаю.

– И всё равно хотите выступить?

– Да.

– Ну ладно, – сказал Дэйл, смиряясь. – Но мы выпустим вас первым.

– Почему первым? – спросил Хаск.

– Потому что если Линда вас выпотрошит – простите мне эту метафору – то мы попытаемся исправить ситуацию с остальными свидетелями защиты. – Дэйл поскрёб подбородок. – Мы должны поговорить о вашем выступлении – обсудить, что вы скажете.

– Я собираюсь говорить правду, разумеется. Правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Дэйл поднял брови.

– В самом деле?

– Вы этого не знаете, не так ли? – спросил Хаск.

– Не знаю чего? Что вы невиновны? Конечно, я в это верю, Хаск, но…

– Нет. Не знаете, говорю ли я правду.

– Гмм. Нет. А это так?

Хаск не ответил.

На следующий день у входа в здание Уголовного суда собралась даже бо́льшая, чем обычно, толпа репортёров. Десятки репортёров выкрикивали вопросы Дэйлу и Фрэнку, но Дэйл ничего не отвечал. Внутри зала суда возбуждение было почти осязаемым.

Судья Прингл вошла, поздоровалась, как обычно, с представителями сторон и присяжными, потом посмотрела на Дэйла.

– Защита может начать опрос свидетелей, – сказала она.

Дэйл встал и перешёл на место ведущего опрос. Он секунду помолчал, нагнетая драматизм, и потом произнёс своим низким дарт‑вейдеровским голосом:

– Защита вызывает Хаска.

Зал суда возбуждённо загудел. Репортёры подались вперёд.

– Секунду, – сказала судья Прингл. – Хаск, вам известно о том, что вы имеете абсолютное конституционное право не давать показаний? Никто не может принудить вас к этому, если вы сами того не желаете.

Хаск, который уже поднялся со своего специального сиденья за столом защиты, ответил:

– Я понимаю, ваша честь.

– И никто не принуждал вас к даче показаний?

– Никто. На самом деле… – Он замолк.

Дэйл сохранял бесстрастное выражение лица, но внутренне испытал облегчение. Чему‑то он Хаска всё‑таки научил. Он закрыл рот, прежде чем сказать «На самом деле, мой адвокат отговаривал меня от этого», слава тебе Господи.

– Хорошо, – сказала Прингл. – Мистер Ортис, приведите свидетеля к присяге. – Хаск прошёл к месту свидетеля. Одновременно работник суда убрал оттуда человеческий стул и заменил его на тосокское сиденье.

– Положите руку на Библию, пожалуйста. – Хаск подчинился. – Клянетесь ли вы, – сказал клерк, – что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?

– Клянусь, – сказал Хаск.

– Спасибо. Садитесь. Огласите, пожалуйста, ваше имя для протокола.

– Хаск. По буквам, как я понимаю, это будет «Ха‑А‑Эс‑Ка».

– Мистер Райс, – сказала судья Прингл, – можете начинать.

– Спасибо, ваша честь, – сказал Дэйл. – Мистер Хаск, каковы были ваши обязанности на борту тосокского звездолёта?