Золотое руно (сборник)

– Это жестоко, – сказала она.

– Что?

– Эта… эта штука , что с нами случилась. Почему она не могла быть взаимной? Почему нельзя быть связанной с тем человеком, что связан с тобой?

– Я не знаю, – ответила Никки. – Случилось так, как случилось.

– Да уж, – очень тихо согласилась Джен.

– Зачем вы хотели со мной увидеться?

Джен посмотрела на неё, затем отвела глаза.

– Простите; это было глупо. Я просто не знала, что делать. Я… вы… вы знаете всё, что знает Эрик, и, в общем…

– Вы в самом деле ему небезразличны, если вы об этом меня спрашиваете.

Джен усилием воли заставила себя встретиться с ней взглядом.

– На самом деле нет. В этом я не сомневалась.

– Но вы продолжали спрашивать себя, как вы можете продолжать ему нравиться, когда он знает обо мне вот это , или знает вон то о моём прошлом, или что я делала то‑то и то‑то , верно?

Джен кивнула.

– Думаю, разные люди реагируют по‑разному, – сказала Никки. – Я знаю подобные вещи об Эрике. Но мы с ним не знали друг друга до того, как возникла связь, так что… ладно, вы когда‑нибудь читали «Пипл»?

– Что?

– «Пипл», журнал такой. Или «Мы»? Или любой другой такой же. Журналы, которые рассказывают о личной жизни знаменитостей.

– Ну, иногда, пока ждёшь приёма у дантиста, – сказала Джен.

– Так вот, Эрик для меня примерно то же самое. Как Анджелина Джоли или Джонни Депп или другая звезда, с которой я лично не знакома, но о которой знаю всё. Да, я знаю их грязные секреты – пусть и мелкие – включая такие вещи, которые, я уверена, они бы хотели сохранить в тайне. Ну и что? Это никак не влияет на меня, да и я не собираюсь ничего с этой информацией делать.

– Я знаю, но… – Джен выдохнула. – Простите. Я совершенно не понимаю, как мне сейчас быть.

– Но ведь вы сами должны были через это пройти, не так ли? Ведь вы связаны ещё с кем‑то?

– Была, – сказала Джен. – Он умер.

– О! – воскликнула Никки, и Джен заметила, как её глаза метнулись влево‑вправо – она впитывала воспоминание Эрика об этом факте. – О Господи – прямо сегодня. Мне так жаль.

– Я пытаюсь не думать об этом.

– Конечно, разумеется. Простите. Но Джен, точно так же и между мной и Эриком. Я и в своём‑то прошлом не люблю копаться, не говоря уж про чьё‑то ещё.

Джен. Каждая мелочь в Никки напоминала Джен о том, как много она знает о её личной жизни.

– Я знаю, но это словно он о нас сплетничает, словно говорит с кем‑то за моей спиной.

– Это не так. И знаете, мне неизвестны детали. Я знаю, что он помнит, но не то, что помните вы. Однако я знаю, что он действительно, по‑настоящему любит вас. И да, очевидно, есть и разница в возрасте. И конечно же люди будут об этом судачить. Они станут говорить, что у него кризис среднего возраста – но знаете что? У него он уже был, пять лет назад. Спросите его об этом; это плёвое дело, он через это уже прошёл, всё в прошлом. Его влечёт к вам не из‑за его возраста; его к вам влечёт вопреки вашему , и…

Никки замолкла.

– Да? – сказала Джен.

– И он хочет секса с вами.

Джен отвела взгляд.

– О.

– Но не потому, что он озабоченный – хотя и это тоже. А потому что он боится. Вам тридцать два, ему пятьдесят. Он боится, что его полувековое тело его подведёт.

– Что? Это глупо.

– Может быть. Но так он думает.

– Откуда вы знаете? Я считала, что вы можете читать только воспоминания, но не мысли.

– Да, только это я и могу. Но он говорил это кому‑то другому, и я вспомнила этот разговор.

– Он обсуждал меня с кем‑то?

– Скорее, спрашивал совета. Он сейчас в больнице, да? Он случайно встретил… вообще я его тоже знаю, встретила его сегодня утром и, надо сказать, немного слетела с катушек. В общем, он говорил с Юргеном Стёрджессом, он тоже доктор в вашей больнице. – Никки тряхнула головой. – Забавно. Меня всё это не должно заботить. Всё это совершенно не моё дело.

– Так и что сказал доктор Стёрджесс?

– Он не из тех, кто даёт советы. По большей части он просто слушал. Но, в общем, я думаю, что в моих интересах, чтобы Эрик был счастлив. Никакого смысла делить с ним плохие воспоминания. Так что позвольте мне дать вам совет: не позволяйте мне встать между вами и вашим счастьем с Эриком. Он хороший человек. Поверьте мне – я знаю .

По настоянию Сета Джеррисона ему установили в больничной палате компьютер. Сорокадвухдюймовый жидкокристаллический монитор укрепили на небольшом столике в изножье кровати, а ему дали маленькую беспроводную клавиатуру с тачпадом. Несмотря на то, что он лежал на спине с лишь чуть‑чуть приподнятой головой, пользоваться им оказалось довольно удобно, хотя для того, чтобы держать экран в фокусе, ему пришлось спустить очки почти на самый кончик своего крючковатого носа.

Сет всегда был сам не свой до новостей, и под пристальным надзором сестры Келли он принялся читать новости о покушении. Чтение оказалось захватывающим и жутковатым и дало ему представление о том, как выглядели бы новости, если бы покушение достигло цели – хотя он полагал, что в случае его гибели «Хаффингтон Пост» не стала бы ворчать, что «Вы ожидали от Джеррисона речи президента, а услышали лекцию профессора с пожизненным контрактом, которому ни к чему беспокоиться о своём месте работы. Избирательному комитету Республиканской партии следовало бы нанять для него тренера по публичным выступлениям».

Чёрт бы их побрал, у него был такой тренер. И он честно пытался уделять ей внимание. Она снова и снова проходила с ним все детали: как держать голову, как использовать жестикуляцию для усиления сказанного, с какой скоростью читать текст с телесуфлёра. Она сразу сказала, что он говорит слишком быстро, по её замерам, 11000 слов в час. Он объяснил, что это наследие лет, проведённых в Колумбийском университете; слишком много истории нужно было впихнуть в слишком малое число академических часов. Она сказала, что пристойной скоростью, за которой без труда будет поспевать большинство слушателей, является 8500 слов в час, и он практиковался в замедленной речи. Например, речь, которую он произносил у Мемориала Линкольна, состояла из 1734 слов, и когда он её репетировал, то укладывал её в двенадцать минут, исключая время на аплодисменты. Конечно, он произнёс лишь небольшую её часть, когда, как написали в статье на MSNBC, «выстрел неудавшегося убийцы разорвал холодный ноябрьский воздух…».

И тут ему в голову пришла мысль. Он открыл документ с текстом своей речи и выделил в нём всё от начала до того места, где его подстрелили; он уже много раз видел этот момент в видеозаписи (и нашёл это зрелище странно захватывающим – Кадим увидел это в новостях раньше него, и Сет помнил, тот первый раз; ощущение было точно такое, как если бы он наблюдал за покушением, находясь вне собственного тела). Он пошарил по меню и нашёл команду подсчёта количества слов. «Слов: 281» появилось на экране в ряду прочей статистики. Ну, ладно. Хорошая была мысль, но…

Однако он выделил всё с самого начала, включая заголовок и прочее. Он вернулся к началу документа и снова произвёл выделение, на этот раз начав после слов «Речь Президента США на Мемориале Линкольна, посвящённая теракту в Чикаго. Точное соответствие текста не гарантируется». Потом снова выполнил команду подсчёта статистики. «Слов: 247».

Скажи Гордо, чтобы он метил на 2‑4‑7…

Он вернулся к концу выделенного текста и прочитал вслух предложение, которое произнёс перед тем, как в него ударила пуля: «Если бы мои студенты могли вынести с моих лекций лишь один урок, я хотел бы, чтобы этим уроком была знаменитая максима о том, что те, кто не учится у истории, обречены её повторять».

Повторять. Словно эхо.

Скажи Гордо, чтобы он метил на 2‑4‑7 для эхо…

Множество людей имеет доступ к текстам его речей до того, как он их произнесёт; для директора Секретной Службы Хексли не составило бы труда ознакомиться с речью заранее и раздать копии её текста другим, включая Гордо Данбери – копии с пронумерованными словами, так что они могли точно планировать свои действия. Хексли говорил кому‑то передать Данбери, что идеальным эхом – этаким взрывом из прошлого – было бы убить нынешнего президента, когда он стоит перед статуей другого убитого президента, произнося слова о том, как повторяется история.