Готовься к войне

- Это хороший пиджак. Фартовый.

- Ты выглядишь, как страховой агент.

- Мне все равно, как я выгляжу, - сухо сказал банкир. - Мне все равно, как выглядят другие. Я смотрю на поступки людей, а не на их пиджаки.

- Быть можно дельным человеком, - с выражением процитировал Жаров, - и думать о красе ногтей… - и в качестве иллюстрации продемонстрировал кисти; красотой они не отличались, но размеры внушали трепет.

- Я не согласен, - желчно сказал Знаев. - Зачем думать о ногтях, если можно подумать о чем-нибудь более важном? Думать - тоже работа. Думать - значит расходовать энергию. И время…

Электроторговец состроил гримасу отвращения.

- Тебя не тошнит от собственной правильности?

- Тошнит, - спокойно ответил банкир. - Еще как. Почти каждый день. Бывает даже рвота. Доктора говорят - это такой особенный невроз.

- А ты работай поменьше. И вернись к жене.

- Я б вернулся. Но она - против. Она считает меня безумным.

- Она права.

- Конечно, - согласился Знаев. - Что ты решил насчет нашего дела?

Жаров сменил позу.

- Ты невыносим. Что за дурная привычка превращать дружескую беседу в разговор о делах?

- Я экономлю время. Кстати, и твое тоже…

- А я тебя не просил. В отличие от тебя, я всегда нахожу время для друзей. Чувствуешь разницу между нами? У меня время всегда есть. У тебя его всегда нет. Поэтому для меня жизнь - удовольствие, а для тебя - война.

Знаев не обиделся. Разговор с другом расслаблял его и заряжал. А для чего еще нужны друзья?

Они ходили в товарищах десять лет. Сошлись еще в конце девяностых. К тому времени оба считались состоятельными людьми, и в первые годы подоплекой отношений была выгода. Один продавал лампочки, другой - деньги, в обоих бурлили молодость и злость, оба знали, что иметь в друзьях богатого и энергичного ровесника удобно и престижно. Со временем обнаружилось, что взаимная тяга двух толстых кошельков может вырасти в симпатию между их хозяевами. Считается, что это редкий случай.

Дальше - больше: банкир женился на сестре Жарова. Сам торговец лампочками справедливо гордился тем, что палец о палец не ударил, чтоб устроить брак, - все произошло само собой; иными словами, по любви.

Через семь лет любовь иссякла.

- У тебя глаза блестят, - сказал электрический торговец. - Простыл, что ли? От кондиционеров?

- Вроде нет, - ответил банкир. - И сильно блестят?

- Сильно - не то слово. Сияешь, как именинник. Что случилось? Только не говори, что нашел инвестора для своей стройки.

- Я думал, мой инвестор - это ты.

Жаров помедлил, побарабанил пальцами по столу и сказал:

- Я еще ничего не решил.

- Когда решишь?

- Вот что, - решительно произнес Жаров. - Мы поговорим с тобой об этом. Но сначала ты позвонишь Камилле и скажешь, что сегодня вечером заедешь к ней.

- Зачем?

- Попробуешь помириться.

- Сегодня я не могу. Ужинаю с Лихорыловым. Как ты понимаешь, ради нашего дела.

- К черту дело. К черту твоего Лихорылова. Семья важнее.

- Это тебя она попросила? Камилла? Чтоб ты меня заставил к ней заехать?

- Камилла, - с нажимом сказал Жаров, - за все годы не сказала мне о тебе ни одного худого слова. Ты поедешь к ней, потому что я так решил. Хочешь делать дела - наведи порядок в тылу.

Не тебе меня учить, хотел сказать Знаев. Не тебе, ценителю тысячедолларовых шлюх, VIP-клиенту всех московских VIP-борделей, учить меня порядку.

Вслух банкир ничего не возразил - глядя в глаза другу, достал телефон, нажал кнопку и, услышав напряженный голос бывшей супруги, коротко объявил, что сегодня вечером нанесет визит.

Тут же отключился.

- Сволочь ты, - обиделся Жаров. - Я вам помочь хочу, а ты…

- Хочешь мне помочь - вложи деньги в мой магазин.

- Ты можешь думать о чем-нибудь, кроме своего магазина?

- Нет, - честно ответил Знаев.

- Зачем тебе магазин, если у тебя есть банк? Тебе что, не хватает денег? Мне, например, хватает. Скоро я тут все продам, куплю отель в Занзибаре - и привет. К черту Москву, к черту бизнес…

Знаев не сумел сдержать презрительной ухмылки.

- Такое нытье я слышу каждый день. Ото всех. «Надоело, брошу, все продам, уеду…» Только адреса разные. Половина народу желает на Ямайку, к растафарам, другая половина - на Соловки, в монахи… Пока никто не уехал. Ни туда, ни туда. Хватит сотрясать воздух, Герман. Тебе это не идет. Никуда ты не уедешь. Будешь вламывать, как папа Карло. Состаришься и передашь бизнес сыновьям.

- Сыновья? - с легкой горечью спросил Жаров. - Они не умеют думать ни о чем, кроме сноуборда. И этого, как его… маунтинбайка… Тьфу, язык сломать можно… Заметь: не то что «не хотят» - не умеют. Первое, что они сделают, заполучив папин бизнес, - продадут его. С потрохами. И купят себе опять же по отелю опять же в Занзибаре. Это другое поколение, Серега. Они все даром получили. Они не понимают, что такое вылезти из говна.

Герман Жаров очень любил повторять, что вылез из говна. Он изобрел сложную подробную легенду, повествующую о мучительном процессе вылезания из говна. И со временем полностью в нее уверовал. На самом деле его детство прошло никак не в говне, а наоборот: на паркетных полах просторной квартиры с окнами, выходящими на Тверскую улицу. Отец, ответственный работник Министерства легкой промышленности, грамотно срежиссировал судьбу сына, начиная с ясельного возраста. Маленький Герман еще в песочнице играл с детьми нужных людей.

- Кстати, о говне, - сказал Знаев. - Если ты не дашь ответ до вторника, я окажусь именно там.

Жаров вздохнул, подумал.

- Полтора миллиона я не соберу.

- Давай миллион, - тут же ответил финансист. - Я - два, ты - один. На три наших - возьмем около двух заемных. Этого хватит. В раскладе должны быть только свои люди. Пускать чужих в такую шоколадную затею - глупо и неправильно.

Жаров скрестил руки на груди и сказал:

- Миллион - это все мои свободные деньги. И я собирался купить лодку.

- Я сам тебе куплю лодку. Через три года. Когда магазин будет стоять.

Жаров помолчал и вдруг сказал: