Гудериан

Находясь на значительном удалении слева от 4-й танковой группы, Гудериан решил перейти в наступление 28 сентября, так как за два дня до этого мог получить максимальную поддержку бомбардировочной авиации. Однако его больше волновала проблема сближения в ходе наступления с другими соединениями, поскольку перегруппироваться поближе к ним до вхождения в боевое соприкосновение с противником времени уже не оставалось. Кроме того, Гудериан делал ставку на захват несколько лучшего узла коммуникаций – Орла, до того как осенние дожди приведут в полную негодность плохие дороги между Конотопом и Орлом. Он знал, как и все прочие, что теперь войска вступили в схватку с погодой и временем, не менее драматическую, чем схватка с русскими.

Поворот войск на 90 градусов, осуществленный Гудерианом с позиции на внешнем периметре Киевского котла 26 сентября, и переход к 30 сентября в наступление, почти не имеет аналогов и является образцовой операцией по совокупности таких факторов, как организация, командование, управление и импровизация. Немалой подмогой оказалось прибытие 50 новых танков, хотя их экипажи были сформированы из тех же усталых танкистов, воевавших без отдыха вот уже три долгих месяца. В действительности сражение началось раньше, чем предполагал Бок. 28 сентября, для того, чтобы обезопасить фланг войск, наносящих главный удар в северо-восточном направлении от Глухова на Орел, Гудериан бросил в наступление только что переподчиненный ему 48-й танковый корпус. Эта операция потерпела неудачу, тем не менее 30 сентября все три танковых корпуса нанесли главный удар и сумели продвинуться вперед, несмотря на сильные контратаки советских войск и утренний туман, помешавший взлететь бомбардировщикам. Бронетанковые клинья устремились вперед, увлекая за собой пехоту. Продвижение облегчалось не только отсутствием глубоко эшелонированной обороны у русских, но и внезапностью, ведь противник не без оснований полагал, что летняя кампания закончилась.

Фон Барзевиш описывает несколько эпизодов, когда видел Гудериана в бою, наводившего ужас на «…степенных, неторопливых, пожилых папаш из пехоты, теперь узнавших нас и наши методы, которые вызывают у них оторопь. Это настраивает его на добродушно-юмористический лад: «Так вы думаете, одного батальона на 10 километров мало? Ну не стыдно ли вам! Только подумайте, у меня 300 километров открытого фланга, где нет буквально ничего, и это меня не беспокоит ни в малейшей степени. Так что будьте добры…» И еще один случай, когда их автомобиль застрял в грязи, Гудериан усмехнулся и сказал: «Ну вот, мой дорогой господин фон Барзевиш, похоже, мы попали в полное дерьмо». Так выразиться мог только настоящий танкист, что доставило фон Барзевишу огромное удовольствие.

Двигаясь с максимально возможной скоростью по лесистой местности, 2-я танковая группа прошла за два дня 130 миль и захватила Орел, опередив русских, пытавшихся организовать контрудары. Защитники Орла по большей части погибли. В брянских лесах в окружение попало еще несколько русских армий, и вскоре этот важный центр коммуникаций оказался в руках немцев, захвативших, как обычно, и немалые трофеи. Гитлер опять начал вмешиваться в ход операций, ставя дополнительные задачи, отвлекавшие часть сил, вместо того чтобы сконцентрировать их на достижении главной стратегической цели, – он приказал взять Курск и ликвидировать брянский котел. В результате после падения Орла наступление на Тулу велось недостаточными силами. Опять поход на Москву был отсрочен ради того, чтобы стяжать лавры побед второстепенного значения. Та же самая история повторилась под Вязьмой, после того, как наступление Бока увенчалось успехом, и в котел угодили сотни тысяч русских.

Советские войска и погода словно сговорились действовать вместе против немцев. 6 октября пал Брянск, а наступавшая впереди 4-я танковая дивизия Гудериана столкнулась с советской 1-й танковой бригадой, оснащенной КВ-1 и Т-34. Это случилось под Мценском, и немцы пережили очень неприятный момент. Впервые им довелось испытать на своей шкуре то, чего так опасались Гудериан и Неринг после 3-го июля, когда они познакомились с Т-34. Немецкие танки проиграли бой, и наступление пришлось приостановить из-за больших потерь. В ту ночь выпал первый снег. По всем этим причинам немецкие танкисты не испытывали особой радости от переименования 2-й танковой группы во 2-ю танковую армию.

И вдруг положение резко изменилось не в пользу немцев. Впервые Гудериан потерял надежду. Скорбная повесть, заполняющая страницы «Воспоминаний солдата», откровенно отражает его чувства в то время. Наступление захлебнулось, и немецкие войска продвигались вперед судорожными рывками, когда позволяло состояние дорог и окружающих полей. Оттепель, следовавшая после каждого снегопада, приводила к тому, что всякое движение замирало, после чего противник оказывался еще лучше подготовленным, приходилось вновь набирать темпы наступления. Это означало лишние потери. Кроме того, теперь немцы не могли маневрировать, как им вздумается, и элемент внезапности исчез. Русские легко угадывали намерения немцев и искусно выбирали блокирующие позиции.

С каждым проходящим днем Гудериан все больше задумывался о судьбе своих солдат, которых приходилось гнать вглубь России. Из каждой поездки на фронт он возвращался, отягощенный свидетельствами о лишениях, которые терпели солдаты – нехватка обуви, рубашек и носков. Вермахт практически не имел зимней экипировки. Старшие офицеры начали проявлять признаки крайнего нервного истощения. Гудериан писал, что их проблемы «скорее духовные, чем физические». 21 ноября в письме к Гретель он охарактеризовал обязанности командира как сплошное мучение и, тем самым, выразил ту же смесь чувств надежды и отчаяния, доминировавшую в его сознании в 1919 году в Бартенштейне. Даже в замирающих спазмах немецкого наступления на Москву Гудериан мог распознать едва заметное подтверждение своей правоты: «Шаг за шагом». И еще: «Несмотря на огромные трудности, войска сражаются с такой отвагой, которая вызывает восхищение. Сверху нет никакой поддержки. Я должен барахтаться в грязи сам по себе. Вчера я был на грани отчаяния, и мои нервы начали сдавать. Сегодня неожиданный боевой успех храбрых танкистов вселил в меня новую надежду. Посмотрим, как будет дальше… Если позволит обстановка, я намереваюсь наведаться в штаб группы армий, чтобы объяснить ситуацию, в которой мы находимся, и выяснить их планы на будущее. Я не могу представить себе, что будет весной. На носу декабрь, а никакого решения так и не принято». Это было письмо не генерала с ограниченной точкой зрения, а военачальника с кругозором главнокомандующего.

В «Воспоминаниях солдата» Гудериан язвительно упоминает о «приподнятом настроении, царящем в ОКХ и штабе группы армий «Центр», хотя здесь он, конечно, немного сгустил краски. Нельзя отрицать, что дневник Гальдера весь лучится оптимизмом, однако суть дела в том, что всякий старший начальник перед своими подчиненными обязан одевать внешнюю маску уверенности. Гудериан сам вел себя точно так же. Гальдер, разумеется, понимал, что наступление на Москву, начинавшееся с запозданием, находится под угрозой провала, а вместе с ним могла погибнуть и его репутация. Фон Барзевиш писал, что «внешне невозмутимый Гудериан в душе очень переживал из-за плохой погоды», и цитирует слова, при помощи которых Гудериан хотел воодушевить свои войска: «Товарищество основано на взаимной откровенности… если мы сейчас приложим все свои силы, в следующем году это спасет Нас от гораздо больших лишений».

Незадолго до этого у фон Браухича случился инфаркт, а фон Бок слег из-за коликов в желудке, доведя себя до изнеможения. Вскоре ударил тридцатиградусный мороз, и в строю осталось лишь двадцать процентов личного состава и техники. И все же офицеры частей, наступавших на Москву с севера, уже могли разглядеть в свои бинокли очертания города. А вот 2-я танковая армия Гудериана, хотя и преодолела гораздо большее расстояние, застряла в районе Тулы, и впервые, при подсчете танков, уничтоженных на поле боя, выявилось – немцы потеряли больше машин, чем русские. КВ-1 и Т-34 были очень грозным оружием.