Гудериан

По иронии судьбы, Гудериану не довелось принять участие в первом, основном, ударе бронетанковых сил, действующих в составе группы армий «Юг», которой командовал генерал-полковник Герд фон Рунштедт (начальник штаба – фон Манштейн). Удар на Варшаву наносили две танковых и три легких дивизии из Силезии. Местность благоприятствовала продвижению танков. В авангарде находился 16-й корпус, выпестованный Гудерианом. Теперь им командовал генерал кавалерии Эрих Гепнер. Наступление развивалось стремительно с первого же дня войны, 1 сентября. По дипломатическим причинам война началась на четыре дня позже – а должна была начаться 26 августа. 19-й корпус Гудериана, имевший в своем составе три дивизии – 3-ю танковую и 2-ю и 20-ю моторизированную (причем последние две не имели ни единого танка), – возглавлял наступление группы армий «Север» (генерал-полковник Федор фон Бок) и 4-й армии (генерал артиллерии Гюнтер фон Клюге) и встретил гораздо более сильное сопротивление в «Польском Коридоре», выполняя задачу потенциально менее выгодную. Поляки располагали сильно укрепленными позициями, вдобавок продвижение немцев затруднялось двумя естественными водными преградами – реками Вислой и Браке. И все же именно масштаб этой сложной задачи дал Гудериану возможность продемонстрировать универсальность и маневренность своего детища при минимуме времени на подготовку.

24 августа – в канун сражения, как он ошибочно полагал, – Гудериан написал бодрое письмо Гретель: «Нам нужно держать ухо востро и готовиться к напряженнейшей работе. Надеюсь, все пойдет хорошо и закончится быстро… Что касается западных держав, не ясно, что они предпримут, хотя сюрпризы исключить нельзя, но теперь у нас есть, что этому противопоставить.

Ситуация в целом улучшилась, мы можем приступить к работе, уверенные в победе…» Одобрительная ссылка на пакт с СССР, который Гудериан приветствовал, как начало наведения мостов с Россией. Он понимал, как волнуется сердце матери за своих двух сыновей, ведь оба служили в армии и вскоре вместе с остальными танкистами должны были принять крещение огнем. Однако: «Пожалуйста, будь мужественной женой солдата и, как это часто бывало и раньше, примером для других. Мы сами связали свою судьбу с военными тревогами и теперь должны с этим мириться».

Гудериан нигде не показывает, что его мучают угрызения совести в связи с нападением на Польшу. Было бы удивительно, если бы он испытывал что-либо похожее. Для многих пруссаков Польша являлась неестественным, уродливым образованием, наростом, нацией, появившейся на свет за счет коренных прусских земель. С 1918 года она представляла постоянную угрозу для восточной границы Германии. Немецкой пограничной охране на востоке приходилось отражать набеги как большевиков, так и поляков. Особое удовольствие Гудериану доставляло обстоятельство, что предостояло принять участие в возвращении прежней семейной собственности. В письме к Гретель он говорит: «…Старые семейные поместья, Гросс-Клония, Кульм приобретают теперь особое значение… Случайно ли эта роль отведена мне?» Однако Гудериан не присутствовал на совещании главнокомандующих, которое проводил Гитлер 22 августа, хотя, вне всякого сомнения, он был в курсе того, что Браухич обещал фюреру «быструю войну». И хотя слухи, ходившие в высших военных кругах о том, что англичане и французы на этот раз не пойдут на компромисс, вероятно, не обошли Гудериана стороной, о секретном приказе Гитлера также от 22 августа он вряд ли мог слышать: «Я приказал перебросить на восток мои части «Мертвая голова» с заданием убивать без жалости и пощады всех мужчин, женщин и детей польской национальности или польскоязычных». И если бы даже знал, все равно ничего не смог бы этому противопоставить, ведь политические и военные круги Германии в своей деградации уже миновали ту точку, до которой поворот на 180° еще был возможен. Генералы и офицеры, у которых варварские расправы над мирным населением вызывали отвращение, могли лишь в некоторой степени смягчить худшие проявления зла, творившегося чудовищем, появившимся с их благословения и при их поддержке. Для восстания или каких-либо актов открытого неповиновения эти офицеры были слишком неорганизованны, кроме того, такие действия шли в разрез с традиционным менталитетом большинства из них. Те, кто никогда не оказывался в ситуации, подобной сложившейся в 1939 году в Германии, склонны утверждать, что поведение генералов должно было быть иным, но следует взглянуть на ситуацию с точки зрения генералов и задать себе вопрос, сколько генералов англо-американских войск осмелилось бы заявить открытый протест, столкнувшись с акциями, вызывавшими их неприятие, такими, как бомбардировки гражданских объектов, означавшими тотальную воздушную войну против гражданского населения?

Гудериан, как и следовало ожидать, решил нанести главный удар на правом фланге своего 19-го корпуса силами 3-й танковой дивизии, которая могла проникнуть глубоко в тыл противника, используя выгодный ландшафт местности. С обоих флангов полоса наступления дивизии проходила между двух рек. Действуя таким образом, Гудериан сможет быстро захватить семейный очаг в Гросс-Клонии. Обе моторизированные дивизии должны были наступать в менее выгодных условиях – чувствуется, что Гудериан придавал их роли мало значения.

Он находился в передовой колонне 3-й танковой дивизии в штабном бронеавтомобиле новейшей конструкции, оборудованном радиостанцией, позволявшей поддерживать связь как со штабом корпуса, так и с любыми другими частями, входившими в его состав. Описание первого дня боевых действий, данное в «Воспоминаниях солдата», изобилует драматическими ситуациями, когда негодование и нетерпение Гудериана достигли критической точки. Все недостатки, выявленные в предыдущие десятилетия на учениях, которых он так опасался, никуда не исчезли. Первыми гнев Гудериана вызвали артиллеристы, в утренний туман открывшие без приказа пальбу наугад. Его броневик попал в вилку, и водитель, испугавшись, свернул в кювет. Затем он прибыл к реке Браке и обнаружил там полный застой. Наступление приостановилось, и на месте, чтобы отдать необходимые распоряжения и возобновить движение, не оказалось ни единого старшего командира. Когда до семейного поместья Гудерианов было уже рукой подать, командир 6-м танковым полком вдруг остановился, посчитав, что водный рубеж слишком сильно укреплен, командира же дивизии, Гейра фон Швеппенбурга нигде невозможно было отыскать. Гейра, по его словам, вызвали в штаб группы армий на совещание: непростительное легкомыслие со стороны командира необстрелянной, совершенно не имеющей боевого опыта части, нуждающейся в его личном руководстве, которую нельзя было ни на миг бросать на произвол судьбы. Пример подал молодой командир танка, обнаруживший уцелевший мост, очевидно, впопыхах не взорванный поляками. Его инициатива, одобренная командиром 3-й мотопехотной бригады, опять привела войска в движение. Вскоре пехота при поддержке танков переправилась через реку практически без потерь. Пострадала лишь уязвленная гордость Швеппенбурга, громкие протесты которого против вмешательства Гудериана были слышны еще много лет спустя. Швеппенбург, разумеется, завидовал Гудериану, обогнавшему его в плане карьеры. Его жалоба на то, что 1 сентября 1939 года с ним обошлись несправедливо, полностью безосновательна, ведь в решающий момент его не оказалось в нужном месте, он не выполнил приказ командира корпуса.

Его штаб, а также пехотные офицеры побаивались польской кавалерии, и это беспокоило Гудериана, который объезжал войска, появляясь то здесь, то там, и пытался вселить уверенность в солдат и офицеров, впервые оказавшихся под огнем неприятеля. Командир, приказавший отступать при известии о приближении польской кавалерии, вызвал у него презрение. Строки, в которых Гудериан описывает охватившие его при этом чувства, вызывают улыбку: «Когда ко мне вернулся дар речи, я спросил командира дивизией, слышал ли он, чтобы кавалерия противника когда-либо смогла обратить в бегство померанских гренадеров». Последовало заверение, что позиции будут удержаны. Лишь благодаря личному руководству Гудериана, все время находившегося в авангарде атаки, удалось организовать наступление мотопехотной дивизии на Тухель. Этот первый двадцатичетырехчасовой опыт имел жизненно-важное значение для обретения танковыми войсками уверенности. Гудериан, ни на минуту не выпускавший нитей командования на передовой из своих рук и не вылезавший из гущи боев, своим бесстрашием и безусловным авторитетом сделал победу просто неизбежной. Несмотря на ворчание некоторых старших офицеров, большинство солдат и офицеров по достоинству оценили заслуги своего командира. Его талант произвел на них глубокое впечатление. На фотографиях, сделанных после 1-го сентября, на лицах солдат, разговаривающих с Гудерианом, легко читается откровенное обожание.