Гудериан

Гудериан вполне обоснованно считал, что, будучи генерал-лейтенантом и командиром 16-го корпуса, сможет добиться более внушительных успехов. Как и следовало ожидать, все его усилия добиться скоординированности действий кавалерии и танковых соединений наталкивались на неослабевающее сопротивление. Гудериан стал политическим катализатором, а не военным коагулянтом. В то же время он начал завоевывать признание даже у своих противников, как человек, к мнению которого прислушивался сам фюрер, и который в трудную минуту мог выступить в роли посредника, чтобы уменьшить все увеличивавшийся разрыв в отношениях между ними и главой государства. Пока что противники пытались держать его под башмаком, давая возможность заниматься стерильной в политическом отношении деятельностью, имея в виду политику принятия больших решений. Гудериану позволили тратить как угодно энергию свою и своего небольшого и преданного штаба на бесплодные усилия объединить еще не сформированные как следует танковые войска и кавалерию. Его подход к проблеме был бескомпромиссным в главном. Гудериан пытался поставить перед кавалерией новые задачи, вытекавшие из ее современной роли, позволившие ей действовать эффективно в такой войне, какую он себе представлял. Однако наставления и уставы, которые Гудериан привел в соответствие с современными требованиями и убеждал генштаб принять, были отвергнуты. Кавалерия успешно уклонялась от любых предложений по модернизации, так как не хотела пересаживаться с лошадей на технику, и ощущала поддержку главнокомандующего и начальника генштаба.

Было объявлено, что в случае мобилизации Гудериан займет пост командира резервного пехотного корпуса. Это обрекало его на роль статиста и изолировало от бронетанковых войск, одним из основателей которых он являлся. Либо хорошо рассчитанное оскорбление – вполне логичный шаг со стороны тех, кто строил против него козни, – либо глупость, подлившая масла в огонь. Гудериан пишет: «Потребовалось приложить немало сил, чтобы добиться отмены этого приказа». В этом не приходится сомневаться. Скорее всего, это Гудериану пришлось пустить в ход свою дружбу с Кейтелем. Однако сам он по этому поводу хранит молчание, и нам остается лишь строить догадки, как именно обстояло дело. Не удивительно, однако, что в этот сложный момент труды, вышедшие из-под его пера, отражают пессимистические тенденции, крайне нехарактерные для Гудериана. Возможно, он чувствовал, что традиции слишком сильны.

Лето 1939 года прошло в суматохе интенсивной подготовки к войне, в которой Германия могла победить лишь чудом. Парады в Берлине, когда танки Гудериана шли фалангой по улицам и площадям под одобрительные крики сотен тысяч обывателей, вызывая уважение иностранных наблюдателей, а самолеты Геринга с воем проносились над головами, являлись лишь фасадом, скрывавшим реальное положение дел. Однако они должны были создать впечатление, которое было частью огромного блефа, задуманного Гитлером. Гудериан же, не вникая в политические мотивы, коротко отозвался об этом бряцанье оружием как о «скорее утомляющем, чем внушительном» зрелище. Как и многие представители новой механизированной армии, он уделял мало внимания внешней стороне дела, хотя и понимал, насколько важно иметь удобную и красивую форму, которая нравилась бы солдатам. Его танкисты были одеты в эффектные черные комбинезоны и такие же береты. Во многом схожую форму приняли в танковых войсках Великобритании.

Кризис нарастал, и Гудериан вскипал всякий раз, когда видел, как впустую тратятся время и силы. Честолюбие подстегивало его, соперники из армейской верхушки держали его на коротком поводке и не давали достичь даже ближайших целей. И все же, хотя в этой борьбе Гудериан тратил, казалось бы, всю энергию, он умел находить возможность расслабиться. На военные дела уходило практически все время, однако, когда подворачивался случай, он отодвигал работу на задний план, правда, ненадолго. В отличие от Шлиффена Гудериан не мог не получить удовольствие от вида красивой долины, «не имевшей никакого значения в военном отношении». Не мог, как Роммель, сидеть в опере и в то же время размышлять о том, как в предстоящем наступлении развернуть лишний батальон. У создателя танковых войск было много общего с его британским коллегой, Перси Хобартом, человеком неистощимой энергии, таланта и рвения, зачастую расходуемого на борьбу с ветряными мельницами. Ему тоже ставили палки в колеса и пытались направить по ложному пути. Каждый из них в моменты серьезнейшего стресса мог писать трогательные, нежные письма своей жене и сбрасывать с плеч тревоги и волнения военной службы, переступив порог родного дома.

Однако в августе 1939 года путь к дому становился все более далеким. Событие, которое потребует неимоверного напряжения всех сил и способностей, должно было вскоре поглотить их всех.

Глава 6

РЕВАНШ В ПОЛЬШЕ

В течение всего лета напряжение в отношениях с Польшей росло, во многом благодаря усилиям германских спецслужб. Гудериан и его штаб были заняты разработкой планов больших учений, на которых механизированным дивизиям предстояло подвергнуться очень серьезной, по сравнению с предыдущими, проверке. Эти маневры требовали проведения первых стадий мобилизации. Во всех частях никак не заканчивалось обучение экипажей. В учениях предполагалось задействовать свыше 3000 танков, но лишь 98 из них – Т-III, и 211 – Т-IV, т. е. большую часть составляли танки устаревших типов, легкие Т-I и Т-II. Однако почти во все части уже поступили системы связи, оснащенные самой современной техникой. Значительно улучшилась и работа частей тылового обеспечения. Затем произошли изменения, которые вряд ли можно назвать неожиданными. 22 августа Гудериану приказали принять командование вновь сформированным 19-м корпусом, начальником штаба которого являлся Неринг. Этот корпус дислоцировался в Гросс-Борне под кодовым наименованием «Штаб укрепрайона Померания», и занимался строительством полевых укреплений вдоль границы с Польшей. На следующий день Гитлер объявил о подписании с Советской Россией пакта ненападении и приказал своим вооруженным силам 26 августа атаковать Польшу. Подготовка была еще в самом разгаре, мобилизация только начиналась, но механизированные части находились уже в полной боевой готовности. Некоторые из них еще в июле доукомплектовывались резервистами.

Способность Польши защищать себя главным образом базировалась на яростной решимости отстоять вновь обретенную, причем совсем недавно, независимость. Современного оружия у нее почти не имелось, только 255 танков, в основном устаревших типов, и 360 самолетов против 1250 у Германии. Что касается методов ведения боевых действий, то польское командование полагалось на линейную оборону и позиционную войну с участием конницы и пехоты так, как в 1920 году. Подобных методов придерживались и западные союзники Польши – французы и англичане. Быстрой помощи от них ожидать не приходилось, поскольку для мобилизации огромных армий, унаследованных от предыдущей эпохи, им требовались недели. Да и сама Польша никак не могла успеть мобилизовать все свои вооруженные силы, которые по штатам военного времени должны были состоять из 45 дивизий и 12 бригад. Немцы просто не дали для этого времени. Всему остальному миру, к своему огромному удивлению, предстояло узнать, что у Польши не осталось ни малейших шансов – шесть танковых и четыре легких дивизии при массированной поддержке с воздуха смогли за несколько дней достичь того, на что остальным 45 немецким кавалерийским и пехотным соединениям потребовались бы недели и даже месяцы. Как выразился профессор Майкл Говард: «В 1939-40 гг. немцы достигли почти уникальных успехов, если учесть, что практический опыт был минимален… они сумели по-настоящему оценить значение технических новинок для военной науки, взяв их на вооружение и создав новую доктрину. Мне трудно вот так, экспромтом, подыскать аналогичный пример из истории. Обычно обе стороны начинают одинаково и делают ошибки». Если бы Говард вместо слова «немцы» употребил «Гудериан и его приверженцы», то был бы совершенно прав.