Страница 7 из 44
Один посланник за другим везет депеши в Рим (их тексты схожи, мужи столковались), где говорится без лжи о мерах, необходимых теперь же, сейчас же. Амалазунта мечется по будуарчику: конечно, конечно. Для того они и посланы туда. Но вторжение врагов ее пугает куда меньше ревнивой преданности и патриотизма подданных. Внутренний враг ближе к телу, чем внешний. Поэтому так малочисленны разведчики и многочисленны стукачи, поэтому так вежливы и изысканны дипломаты и так нахраписты, бесцеремонны провокаторы. В пространных многослойных посланиях она обещает помочь деньгами, оружием, поставками фуража. И никаких конкретностей. Не будем конкретны - зачем нужно. В первых посланиях можно обойти реальные организационные моменты. Будет передано куда следует, обдумано, нужные суммы начнут высвобождаться. Вот вам моя помощь на словах, а вы руководствуйтесь в расчете на нее. Ей меньше всего нужно, чтоб они там укреплялись. Вместе с главной почтой для старейшин с нарочными шлет она тайные депеши к двум-трем преданным ей старшим командирам, где дает понять, что старейшины явно могут загибать, беспрекословно подчиняться им не стоит, они тут без году неделя, а уже строят шишек, и по возможности действовать коллегиально, в случае явного несогласия (а таких случаев - подчеркнуто,- она думает, найдется предостаточно) немедленно уведомлять ее, не решать дело до ее вмешательства и никакого местнического волюнтаризма.
Так сует она палки в колеса своей собственной государственной телеги, чтоб не слететь с нее от очень быстрой езды, подпрыгнув на одном из ухабов исторической дороги. Но старейшины - крутые ребята, даром, что ли, впряглись в колымажку - умеют выламывать ребра, упирая ногами в злопыхательскую грудную клетку. Удивлены: почему девчонка прислала своих нарочных, дело нечисто. Нагрянули с обыском, но никаких бумажек уже не нашли. Первого же заартачившегося старшего командира вздернули и, по сути, правы: прямое предательство, саботаж, спор против очевидного могут караться только так. Амалазунте тут же отписали, почему наказан командир. Если она сочтет его правым, ей пора болтаться рядышком. Не сочла? Умница, хватило ума не вляпаться, пожертвовала любимчиком. Становятся понятными ее финансовые посулы. Не долго думая, они употребляют на армию свои личные средства и средства своих родственников. Вмиг организована целая касса, сторонники несут и тащат в нее со всех сторон. Не все сразу, можно подождать, приберегите часть на завтра, лучше постоянная гарантированная поддержка, чем разовый аврал. На излишки сформирована новая часть фессалийских воинов. Забеспокоившимся франкам по ту сторону дано понять, что никакого вторжения не будет; обычные меры, не превышающие потребности обороны.
В короткий срок испорченная безобразная армия освобождается от гнилушек, подтягивается, почти готова им служить, но вести ее, делать на нее ставку рано хотя бы потому, что арсенал припасенных средств использован далеко не полностью.
Одно послание в руки Амалазунте, тон его ужасен: вежлив, расплывчат, так же абстрактен, как ее тон, они просто переписывают свои маскированные идеи ее стилем, на новое не хватило литературного вкуса, просят помощи, денег для армии, армия дряхлеет; другое - сторонникам в Равенне, здесь карты открываются полнее, про положение дел на границе опять молчок, зато много советов и рекомендаций по подрыву. Подкупается жрец в римском храме, жрец режет тельца и по виду текущей крови предсказывает недолгое царствие того, кто тс-с...
На площади избивается целое семейство христиан - не ариан: мать, отец, малолетние девчушки, все привязываются к столбам и предаются до вечера публичному осмеянию под видом приказа Амалазунты. Амалазунта сама выходит на площадь и просит у семьи прощения, ее имя так известно, что кому-то захотелось надругаться над ним. «Мое доброе имя, мое доброе имя»,- патетически повторяет она и уходит, народ приветствует ее. Чернь вся с ней, чернь все еще считает ее матерью Аталариха, мало зная о происходящем во дворце, все еще оболваненная вконец, считает, что она правит для них, в их пользу. Да если б она правила для них, в их пользу, она, возможно, была бы святая, но ей вороны давно выклевали бы глаза и съели язык, ее некому было бы даже закопать за ее святость, и святость ее стала бы святостью ее духа, известной только ей самой и никому больше, но не тела, не как теперь. Святость перед ними сейчас - это борьба за себя, когда-то хищная, непримиримая, обеспечившая ей эту плотскую осязаемую святость, вопреки отброшенному духу. Дело не заканчивается одним выходом к параду. Провокации, травли усиливаются.
Вот уже на рынке какой-то простолюдин, собрав вокруг себя людей: покупателей, торговцев, возится в свиных кишках и на основании их расположения оглашает ее незыблемой круглой дурой.
Простолюдина хватают, в каталажке он забывает народный жаргон, кричит, как знатный, чтоб его не пытали, валит цитатами из Лукреция, в кармане золотая монета редкой чеканки, выщербленная у высочайшего лба.
- Что за штука?
- Монета.
- А если точнее?
Так и так - раскалывается, становятся известными некоторые каналы. С их стороны, оказывается, в ход идут самые примитивные, самые незатейливые средства: хай, срам, скандал, рассчитанные на то, чтобы выкупить, сбить, сшибить, стрясти.
- Мальца попридержите,- приказывает она стражникам и уходит в свой будуарчик к певчим птичкам.
Пташки из Византии, маленькие модельки экзотического государства, подарок императора Юстиниана, сладостным пением будят решимость. Берет пергамент, бездумно, бесконтрольно расстилает его на выдвижной доске инкрустированного секретера, вынимает пробку из бутылочки с тушью, хватает очиненную палочку и пишет. Послание так важно и секретно, что даже секретарь не вызван - сама. Сама пишет, сама сворачивает и запечатывает. Потом разворачивает, в сильном сомнении, рвет, бросает, начинает сочинять новое, но новое нейдет, лезет за обрывками, собирает клочки, составляет, сживляет, разглаживает по поверхности и переписывает почти без изменений, заменив несколько слов. Перечитывает, проверяет знаки препинания, в волнении делает неловкое движение и переворачивает бутылочку, тушь течет по доске. Амалазунта хватает лист, но сама вскочить уже не успевает. Тушь стекает со стола ей на нижнюю юбку, юбка прилипает черным пятном к ноге. Сидит в прилипшей к бедру юбке, над черной полосой вдоль секретера, на весу держит пергамент, проверяет назубок его содержание.
Послание адресовано византийскому императору Юстиниану, в нем в завуалированной форме просьба о политическом убежище. А вот над тем, в какой завуалированной форме, она билась уже несколько часов и теперь не уверена, та ли форма. Император должен чувствовать, как ему доверяют, степень искренности полная; он это чувствует - она, читая его глазами, видит и переживает за него.
Люди самого высокого ранга могут общаться только так: с полным доверием, почти как простолюдины. Пусть середняки, пусть дипломаты, пусть весь аппарат, находящийся на службе у этих людей, извивается в умничанье, в казуистических и демагогических способностях, они выше. Немного юмора, легкости, изящества в основной просьбе, несколько унизительной для нее - «погостить». Как будто не придавая событию большого значения, она хотела бы посетить Византию, так, слегка отдохнуть от Италии. Визит особенно своевременен теперь - легкий тон рассеивается, краски чуть сгущаются - в государстве не все спокойно. Намек на своенравную знать, но намек не навязчивый, но и не выстрел вхолостую - рассчитанный на его понимание; обыкновенное дамское кокетство, заигрывание кошки с мужиком. Сквозь заигрывание, как сквозь кисею, ожидание серьезной помощи и от него, как от сильного слабому в трудную минуту. Шлепает себя пальцами по лбу, приписывает еще несколько слов с уверенностью в его благородстве и заведомой благодарностью. Одно место находит корявым, но и переписывать не хочет, смывает фразу губкой, заменяет как лучше.
Император возбужден, обрадован, взъерошен. Секретное послание читает за завтраком, небрежно развалясь, роняя крошки на строки, оставляя на нем масляные пятна, комкая. Зовет секретаря, диктует, пережевывая пищу. Какая-то крошка, явный враг, попадает ему не в то горло, и он долго кашляет, побагровев. Слуги бросаются к нему и молотят по спине изо всех сил.