Страница 32 из 44
Император Юстиниан ищет с ними военного союза, написал письмо, и даже известен текст: «Захватив нам принадлежащую Италию силой, готы не только не имели ни малейшего намерения возвратить ее нам, но еще прибавили нестерпимые и огромные обиды. Поэтому мы были принуждены двинуться на них походом, и было бы правильно, если бы вы помогли нам в этой войне, которую делает общей для нас православная вера, отвергающая арианские заблуждения, и наша общая к готам вражда».
Франки пока не торопятся дрессированными сучками вставать перед ним на задние лапки, пренебрегают переговорами с ним, больше того: между вождями франков и готскими представителями начались переговоры, и все-таки потенциальными противниками франки остаются до сих пор и останутся, даже когда будет выработано соглашение и армию на северной границе по-прежнему придется держать. Проигрывает в важности и стратегическое направление Салона - Равенна, вот и придется поэтому Гриппу воевать силами двух третей своего прежнего войска в полном одиночестве. Окапываться, подобно кроту, и, ерзая, ждать. Дух армии, и так не очень высокий, заметно слабеет. Напади Константиан сразу, даже внезапно, еще неизвестно, кого бы наградил Марс. Еще две недели тому назад можно было бы сцепиться, даже можно сцепиться сегодня, хотя уже хуже, даже через неделю, хотя еще хуже,- а потом?
Грипп в очередной раз обходил стены. Одетый очень просто, он был незаметен, его часто даже не узнавали. Какой-то солдат трудился тяп-ляп; когда командующий вырос у него под носом, солдат даже не успел сделать прилежного и старательного вида, так и остался стоять, ухмылка сачка затвердела на лице. Грипп толкнул ногой камни, выложенные солдатом,- камни пошатнулись, толкнул еще раз - повалились три верхних. С минуту хлестал плеткой физиономию, которая от внутреннего ужаса, сковавшего мускулы лица, все еще продолжала ухмыляться, пошел по стене дальше.
Солдата не жалко, жалко нервов: нервы командира дороже солдатской рожи, только вот нервы, внутренние солдаты его организма, его мозга, перестают быть теми, каким он привык доверять. Он не знает, что случится с ним, когда Константиан подойдет к городу, встанет под стенами, поведет осадные машины, башни, нацелит свои баллисты,- покраснеет, побледнеет или отыщет в себе состояние, не испытанное до сих пор. Он утрачивает ощущение себя. Неужели это обыкновенный страх?
Грипп мог бы многое, но ничего не может: затяжка сильно парализует его; солдаты возятся, копаются, командующий только перешагивает через них; конструктивных соображений нет, одни бесприютные, бездомные размышления порхают бабочками. Они будто связаны с Константианом: тот возится - этот возится, тот дернется - дернется этот. Первый волевой импульс дает известие: византийцы начали наступление морем и сушей. Их флот в Эпидавре! Следует паническое добавление о численности, ничего конкретного, одни эмоции: все море и вся земля покрыты вооруженными людьми - их мириады. Грипп останавливает художественные красоты: сколько именно? Разведка, еле унесшая ноги, только дышит. Тогда так. Наконец-то обстановка вырывает его из сплина и забытья. Приказывает оставить Салону, укрепления разрушить. И старые, римские, и новые, сработанные еще вчера. По карте меряет расстояние до Эпидавра - ничего хорошего. Если всем только разрушать, византийцы как раз застанут их за этим мирным занятием. Пока одни выковыривают камни из цементных гнезд, расколупывая, разваливая стены, осаждают самих себя, другие покидают город, уходят на северо-запад, на открытое со всех сторон пространство, и на равнине между Салоной и Скардоной строят военный лагерь.
Лагерь надежнее города. Ни одна крыса не пролезет в него незамеченной, ни одна тварь не продаст, не откроет ворота, ни один соблазн не заставит принять троянского коня. Тут хорошо погибнуть, и поражение в случае поражения окажется полным. Здесь лучше воевать в смысле драки за жизнь, за мнимые богатства - хуже. Но кому они теперь нужны? Раненный в правую руку здесь не спрячется у шлюшки в любимой, изъезженной постели - в левую возьмет меч. Трус не убежит - ему разрубят спину между лопаток. Искушения отсидеться за стенами не возникнет - стен нет. Голодать не придется, запасов провианта в лагере не хватит и на три дня, сытенькие выйдут из ворот, построятся перед ними, подзакусят в шеренгах в последний раз. Хороший способ поиметь отчаяние в бою - поставить свой лагерь среди равнины.
Армия Константиана по-прежнему медленно двигалась вдоль побережья. Готы напрасно торопились. Византийцы вели себя так, словно не собирались с ними воевать. Вперед не высылались ни передовые отряды, ни дозоры, ни одного человека не появилось перед Салоной, когда ее оставлял последний готский солдат, ни одного человека не увидели готы перед своим лагерем. Лишь из Лисины - небольшого городка на побережье, в гавани которого бросили корабли свои якоря, был послан разведотряд. Константиан впервые серьезно заинтересовался положением дел у противника, временно сменив нахрапистость на осторожность. Разведчики все сведения почерпнули не где-нибудь, а на городском базаре и за достоверность их ручались головой, хотя серьезно ей при этом рисковали из-за источника. Когда к Лисине подошло пешее войско, Константиан дал сигнал к отплытию. Салона оказалась в полукольце: в гавани флот, с востока и северо-востока - сухопутные силы. Но начальник императорских конюшен даже в такой ситуации не решился на блестящее, триумфальное завершение и войска в город не ввел, а оставил стоять перед разрушенными стенами в готовности броситься на них.
Он был до конца верен своей излюбленной тактике мочалить войну как мочалку. Вызвал к себе Сифиллу, дал ему пятьсот самых отважных воинов и велел занять узкий скалистый проход, единственный путь, по которому можно было ударить по городу с северо-запада, со стороны готского лагеря. Таким образом, кольцо замкнулось, и византийцы овладели Салоной без боя, без единого крика, без единой выпущенной стрелы. По приказу побросали мечи и копья, взяли в руки кирки и лопаты и принялись восстанавливать разрушенное и возводить новое.
Семь дней Грипп портил зрение, всматриваясь в сторону города, семь дней готы ждали наступления в своем кладбище из палаток за рвом и частоколом - никто не появился. Втрое-вчетверо превосходившая их армия мирно посапывала, отдыхала после похода под прикрытием отряда Сифиллы. Константиан не мог приобретать даже при самой ничтожной степени риска. Константиан мог приобретать без риска совсем. За время похода у него не погиб ни один солдат, не считая умерших от болезней. За всю кампанию тоже. Ему не надо славы великих боев, вони костров, он и без них выполнит свой долг. Возможно, этот пацифист и предпочел бы бесславно вырезать связанных по рукам и ногам, сложенных в штабеля вражеских солдат, чиркая их ножом по горлу, но солдаты были живы, здоровы и хотя и малочисленны, но полны жизненных сил и жизни бы просто так не отдали. А как решит бог войны, не определит точно ни один прорицатель - не лучше ли вовсе не задавать вопросов. Надежные стены защищают от неожиданностей, а самая опасная неожиданность - соблазн искрометных, кажущихся гениальными решений - так он теперь на такой прочной привязи, что уже никуда с нее не сорвется. На войне сегодня ты гений, завтра бежишь без оглядки, бросив щит, впереди собственных солдат; не лучше ли уверенная в себе нерыкающая посредственность. Какое мужество, какой талант - талант посредственности. Талант не нападать, когда нужно нападать, талант не побеждать, когда можно победить легко, талант не любить, когда можно и нужно любить, талант не искушать, когда искусить так хочется, а?!
Готам искать пищу все труднее и труднее. Собирались не голодать и погибнуть - живут и голодают. Сражения со жратвой, которой нет, превратилось в подлинное сражение войны. Голод гонит вон из лагеря, дисциплины никакой, еще немного, и они нестройными толпами начнут ломиться к византийцам, но это уже утрирование, конечно. Полководец Грипп, все сделавший для того, чтобы удержать Далмацию, все сделавший для своей совести и чести, не находит ничего другого, как бросить лагерь и двинуться в Равенну. Можно их тут всех положить - они лягут, и себя в том числе, но во имя чего? Нанести вред перестраховщику Константиану, кольнуть его в мягкий живот, проткнуть ему кожу и застрять в толстом слое подкожного жира - навряд ли стоит. Тогда сниматься и немедленно уходить. Снимаются и уходят.