Таволга

Под ногой кукушкин лен, страусово перо, поверх пухлых кочек клюква ровной россыпью или брусника в кисточках. Мох и лишайник. Если мох еще похож на растение, то лишайник кажется неживым, сухим и ни на что уже не годным — висит, только истощает деревья. На самом деле это не так.

Опыты ученых показывают, что лишайники предохраняют деревья от гниения.

В лишайниках заключено много лекарственных веществ, способных останавливать кровь, заживлять раны, излечивать нарывы, исцелять от простуды, от болезней легких и даже от зубной боли — целая аптека! Приходи, зверь, прилетай, птица, выбирай лекарство и лечись от своих болезней. И звери идут, и птицы летят.

Например, отощавшие за зиму лоси любят весной бывать в болотах. Ищут там и едят от каких-то недугов троелистку. Ужасно горькая трава, а зверю хоть бы что. Он за ней лезет в трясину и ищет, засунув морду по уши. Один лось этим занятием был так увлечен, что подпустил меня к себе вплотную.

Знаю случай, когда в начале сентября на кромке мохового болота был выбит из выводка молодой тетерев. К концу месяца поврежденное крыло совершенно затянулось, и он улетел.

В глухих болотах как-то особенно тихо. Идешь, не слышишь собственных шагов, и ничто не нарушает тишины, мягкой, как мох. Стук дятла и писк синиц не в счет.

Растут лишайники в глухомани, а таких мест остается не так много. Значит, их надо беречь.

ОХОТНИЧЬЯ ИЗБУШКА

Вас заставала ночью гроза в горах?

Когда молнии рвут аспидную тьму, а раскаты торопят друг друга?

Когда скалы будто бы рвутся и летят в тартарары, из необъятного ушата над головой низвергается водопад, а вековая ель, обычно надежная защита, протекает, как дуршлаг?

Когда неподалеку начинает пластать дерево, придавая картине чудовищный вид?

Когда все взялось водой и нет сухой нитки?

Когда пес, способный загнать на дерево лешего и удержать его там до вашего прихода, начинает тоскливо скулить и прижиматься к вашим ногам?

Страшно оказаться без крова в такую ночь.

Вас застигал в лесу буран?

Измотанные дневным переходом, вы едва добирались до знакомого стога, как до самого большего возможного блага, употребив на это последние силы, и обнаруживали, что стог увезен и укрыться решительно негде.

Уставшая собака, утоптав место под собой, ложится. Вы разгребаете снег у остожья, чтобы набрать охапку сена, но тщетно. Хозяин взял все, даже верхнюю черную пропитанную дождями и смерзшуюся корку. Рубаха на спине влажна, ноги мокры, а впереди долгая ночь.

Вы опытны и добудете огонь, но все время уйдет на поддержку его. И только под утро, у кучи тлеющих углей, бросив поверх последнюю горстку мокрого хвороста, на минуту забудетесь и вскочите оттого, что прогорела одежда.

Вам случалось пробежать по мартовскому снегу километров двадцать, гонимому бормотанием тетеревов на рассвете, задором и беспечностью молодости, а потом оказывалось, что под солнцем наст распустился и не держит? Долгим будет обратный путь. Пробившись к дороге, вы упадете на ее твердь, и покажется, что нет силы, способной поднять вас.

Если вы провели хоть одну такую ночь в лесу, то вам станет понятно, как дорого тепло очага.

Однажды в конце зимы мы проводили в своем охотничьем хозяйстве учет дичи. Считали входные и выходные следы лосей, косуль, зайцев, ямки, где ночевали тетерева и рябчики.

Зимой день короток, и, чтобы охватить большую площадь, разошлись в стороны.

С утра сыпала снежная крупа, потом потянули завертки, после обеда началась метель. Ушел я далеко, и надо было возвращаться. Увидел свежий лисий след. Он, как показалось мне, вел в сторону обусловленной встречи. Я шел по следу и радовался непогоде — в такое время зверь подпускает ближе, а мне очень хотелось подсмотреть лису. Прошел несколько горок и кромкой мохового болота спустился, к речке. А она течет в другую сторону. Понял, что заблудился.

Обычно вижу местность в плане, будто с вертолета, и свое место отмечаю условными точками. Делается это, конечно, незаметно, по привычке. А тут мой внутренний указатель не сработал. Знаю, что в таких делах важно успокоиться, посидеть. Но стало почти темно, буран усиливался, и я не внял благоразумию.

В ночной снежной кутерьме я уже не думал выбраться на дорогу и подыскивал место, где бы не так сумасшедше крутило, отчетливо представляя себе положение: не разведу костер — замерзну, занесет снегом.

Вдруг на белом — темный треугольник — охотничья избушка! Сразу все стало на свои места. Дорога находилась неподалеку, но я уже не был способен, как говорится, двинуть ни рукой ни ногой.

Снял лыжи. Толкнул дверь. Чиркнул спичкой. Нашел огарок свечи, сильно оплавленный, и засветил его. Здесь была железная печка, чайник на ней, нары с охапкой сухой травы, полка с чашкой, ложкой и пачкой соли. Под потолком висел котелок с пакетом вермишели. Но более всего обрадовали большой запас дров под нарами и береста на растопку.

Через полчаса печка раскалилась докрасна. Развесил сушить одежду, напился чаю и вытянулся на нарах в блаженной истоме.

За избушкой свирепствовал буран. Я думал о человеке, который выстроил этот домик и поставил в нем печку; о человеке, который нарубил дров и приготовил растопку; о человеке, который оставил еду и все необходимое на случай, если кого-то загонит сюда непогода. Засыпая, я думал, какое это хорошее правило — позаботиться о тех, кто придет после тебя.

К утру буря стихла. Как ни в чем не бывало из-за горы вышло яркое солнце и бросило голубые тени на сверкающую белизну.

Нашел под нарами топор, нарубил дров, надрал бересты от сухой березы, сложил между печкой и нарами. Напился чаю. Остатки еды подвесил к потолку, чтобы не достали мыши. И плотно притворил за собой дверь.

ПО ГОРАМ

Если долго не бываю в горах, становлюсь раздражительным — у меня это вроде болезни. И тут одно лекарство. Сборы в поход — волнующее время. Представляю, где буду ходить, какие увижу места, какая встретится дичь. Одежда — не последнее дело. Никогда не надеваю ватников и шуб, пропотеешь — простудишься. У костра же, скорее сгоришь, чем высушишься. Оденешься слишком легко — будешь мерзнуть. Обычно надеваю один, два или три свитера, смотря по сезону, и плотную штормовку. Если и стали влажными, раскинул, быстро высушил. Опять сухо и легко. На ноги резиновые сапоги, хорошие чистые шерстяные носки и портянки.

Выхожу затемно. Переваливаю Малый Таганай и иду до Ицыла.

Здесь горы кажутся сторожевыми постами земли. Розовые в холодном зимнем закате, цвета яшмы жарким летним днем, лазоревые в весенней дымке, кофейно-золотистые тихими осенними вечерами, они никогда не утомляют глаз. Ничто так не влечет к себе, как обманчивая близость и доступность гор. Как недоумевал, помнится, оказавшись впервые в степи, как протестовала душа против однообразия равнины и как тосковал я, лишившись привычного очертания вершин.

У нас между рамами на зиму кладут кирпич — он втягивает влагу, и стекла не потеют. Горы, подобно кирпичу, втягивают в себя людскую тоску и печаль.

Бывает, кто-то из пенсионеров перебирается поближе к теплу, где ведро черешни, говорят, стоит два рубля, а яблоки, особенно осенью, ничего не стоят. Там в марте распускаются сады, а у нас бураны надувают суметы вровень с крышами прилепившихся к горам домишек. Через год-два души беглецов запотевают и начинается тоска. Большинство из них возвращаются, с жаром расхваливают теплые края, но более туда не едут…

Ночую в избушке на азиатской стороне. Ночевка — немалое удовольствие. Хорошо, когда есть собака, но можно и так. Слушаю вечерний и ночной шум гор — он запоминается надолго.

На другой день через Ицыл иду к Киолиму, переваливаю через Большой Таганай между Круглицей и Откликным гребнем и через Черную скалу — домой. Виды с гор необозримы, красота ненаглядна, для души, для отдыха — лучшие места. Когда ходишь по горам, много думаешь. Житейские неприятности отдаляются, делаются мельче. Сам успокаиваешься и на все смотришь проще.