Карабарчик

Чумазый плотно прижал ладонями уши доверчивого мальчугана и стал приподнимать его от земли. Викеша завопил от боли. «Ну, что, видел Москву? Эх ты, тюря! На фуражку», — оборвыш нахлобучил ее по самые глаза Викеше, дал ему пинка и убежал.

— У нас в Озерной ребята лучше, — заключил свой рассказ Викеша.

— Если тебе не глянется в Раздольном, живи у меня.

— Мне учиться надо, — вздохнул Викеша. — Осенью я в школу пойду.

— Учиться тебе надо обязательно, а то затопчут.

— А я в сторону отойду, — простодушно возразил Викеша.

— Отойдешь в сторону — к стене прижмут. — ухмыльнулся старик. — Ну, ладно, ученье ученьем, а сейчас поедем в Озерное, поживешь у меня до осени.

Раннее утро. Спокойная гладь озера серебрится под лучами солнца. В густых камышах слышны голоса птиц; с жалобным криком «пи-вик, пи-вик» кружатся чибисы. Дед стоит в лодке и, медленно отталкиваясь шестом, направляет ее к сетям. Длинные волосы, схваченные тонким ремешком, пестрядинная[40] рубаха до колен, такие же штаны — все это делает деда похожим на монаха. Напевая что-то церковное, он выбирает сети из воды, и на дно долбленой лодки шлепается крупная рыба. Викеша с любопытством наблюдает, как, высоко подпрыгивая, мечутся караси и красноперые окуни, и думает: «Ну почему дедушку зовут Пчелиным Волком?.. Ведь он такой добрый, ласковый… И непонятно, за что его ненавидят и боятся мужики». Дед напоминает Викеше кроткого отшельника, который кормит из своих рук большого медведя. (Бабушка говорила, что это святой Серафим Саровский.) Но почему же тогда дедушку называют не Серафимом, а каким-то Мироедом? Недавно Архип Сорокин так и сказал: — Мироед.

— Дед-мироед, дед-мироед, — чуть слышно повторил Викеша незнакомое слово.

— Ты чего там бормочешь? — старик сердито повернулся к внуку.

Викеша смутился и ответил не сразу. Он чувствовал, что мироед — бранное слово, и дед начнет допытываться, от кого да когда слышал, и уж тогда Архипу Сорокину не посчастливится. Ведь сидел же в каталажке отец Семки Худякова… А за что? Да просто за Пчелиного Волка.

— Так я, ни о чем. — Викеша отвернулся и стал следить за полетом скворцов.

Вернувшись домой с утренней рыбалки, они поели свежей ухи с луком и перцем и занялись каждый своим делом. Викеша побежал к Назарке, дружба с которым крепла с каждым днем.

Правда, Назарка — обманщик. Он часто берет Викешкины бабки, божится, что отдаст, но всякий раз обманывает. Викеше бывает обидно. Он уходит на берег озера и подолгу глядит на легкие волны. Ему кажется, что вот-вот поднимутся со дна озера тридцать три богатыря и потребуют от плутоватого Назарки Викешкины бабки. Но богатыри не показываются, и, вздохнув, мальчик уходит домой.

Вечером Викеша долго лежит с открытыми глазами. Его мысли уносятся далеко-далеко, в сказочные чертоги Кащея Бессмертного, в мир Бовы Королевича и храброго Еруслана Лазаревича. «Когда вырасту большой, возьму меч в руки и стану драться с семиглавым…». Мысль оборвалась, ослабевшая рука безвольно опустилась на подушку. Веки мальчика сомкнулись: он уснул.

Так прошло лето. Утром — рыбалка, днем — в лес с ребятами, вечером — игра в лапту. Лес, озеро, деревня… Удивительный мир звуков и красок…

Глава четвертая

Прошло три с лишним года, как Степан Булыгин с семьей переехал в Раздольное.

Дарья переняла привычки слобожанок и стала одеваться по-городскому. Степан подстриг бороду. По воскресеньям он надевал хромовые сапоги со скрипом и бархатный жилет, на котором болталась серебряная цепочка от часов со множеством брелоков.

После смерти Феклы Степановны он стал полным хозяином усадьбы. Вместо старых амбарушек были поставлены широкие добротные навесы. Ветхий забор пошел на дрова. На заднем дворе выросли штабеля бревен и кирпича: для нового дома.

Дела шли хорошо, и отец Викеши начал приглядываться к хлебной торговле. На постоялом дворе Булыгиных вместо крестьян, приезжавших на базары и ярмарки, теперь останавливались купцы, хлеботорговцы и богатые статейщики[41]. В помощь Дарье Степан взял стряпуху, рослую рябую солдатку Марью, и себе — работника по кличке Ваня-Колесо. Это был небольшого роста широкоплечий мужик с русой бородой, с вечно мокрыми от хронического насморка усами и волосами неопределенного цвета. Жил он бобылем в малухе[42], что стояла на задах обширной булыгинской усадьбы.

Отец Викеши купил участок земли около сорока десятин за Колмачовским бором, обнес изгородью березовую рощу, поставил там избу, и Ваня-Колесо да несколько сезонных батраков поселились там и с весны до поздней осени работали на хозяйских полях.

Школа, где учился Викеша, находилась на выезде из слободы; через несколько домов начинался большой сосновый лес, прорезанный глубокими оврагами. Зимой он безлюден и сказочно красив. Опушенные снегом деревья… Тишина. Лишь иногда свалится с сосны снежный ком, рассыплется фейерверком искрящихся снежинок. Освобожденная от тяжести ветвь качнется вверх — и снова тихо.

Летом бор шумит от людских голосов: сюда приходят отдыхать слобожане. С лесистого обрыва открывается чудесный вид на равнину, на домики предместья, утонувшие в садах. Внизу петляет мелководная речушка, и над ней, склонив свои гибкие ветви, стоят плакучие ивы. На поляне, ближе к речке, растут незабудки, ромашки. Нежась на солнце, чуть колышутся на воде желтые кувшинки. Все дышит покоем и мягкими красками лета.

Иногда Викеша приходил с ребятами на лесистый обрыв. Он прятался в густые заросли сосняка, росшие внизу, и чутко прислушивался, зорко вглядывался. Вот по травинке ползет божья коровка, вот она расправила крылышки и улетела. Викеша проводил ее взглядом и, подперев пухлую щеку рукой, стал следить за муравьем, который тащил что-то очень тяжелое. А тут на его пути встретилось препятствие в виде небольшой кучки. Муравей, бросив свою добычу, несколько раз проворно обежал бугор из опавшей хвои и вновь вернулся к ноше. Викеша с интересом наблюдал, что будет дальше. Муравей добрался до середины подъема и неожиданно скатился вниз. Так повторялось несколько раз. После долгих усилий он все-таки достиг вершины бугорка и, не выпуская своей добычи, спустился на траву. Мальчик убрал локоть и, пропустив муравья, расчистил ему проход. Увидя свободный путь, муравей суетливо потащил свою добычу дальше.

Викеше хорошо. Ничто ему здесь не мешает: ни бойкие голоса раздольненских ребят, ни расспросы отца и матери, где был и что делал. Один! Что хочу, то и делаю! Хочу перевалиться на другой бок — перевалюсь! Хочу идти домой — пойду, не хочу — буду здесь сидеть, смотреть на травы, цветы, следить за муравьями и божьими коровками. А почему их зовут божьи коровки? У них ни рогов, ни сосков, ни кожи, ни молока — просто козявки. Выдумают же! Надо спросить Семку Худякова.

С Семкой Худяковым он сидит за одной партой. Это тот самый мальчик из Долгого, который когда-то назвал его деда Пчелиным Волком. Семка вечно голоден, и Викеша всегда приносит ему в школу хлеба.

— Ты со мной дружи, — жуя принесенную Викешей булку, говорит Семка, — я буду помогать тебе решать задачки, а когда надо — дам списать. Ладно?

Викеша соглашается, хотя и сам решает задачи не хуже.

— Ты не думай, что я из-за твоих булок с тобой дружу, — говорил Семен угрюмо, кутая в рукава домотканой куртки длинные красные от мороза руки. — Просто так. Не люблю я здешних ребят, вот и все.

Раздольненское училище, куда вот уже три года ходил Викеша, имело пять отделений. Викеша и Семен учились в третьем. Сегодня сюда пришел попечитель. На нем блестящий вицмундир со шпажонкой. Обтирая лысину батистовым платком, тараща голубые навыкат глаза, он, точно мяч, вкатился в класс. За ним, тяжело ступая, вошел высокий, тучный учитель географии Константин Захарович Павловский. Ученики шумно поднялись с мест.

40

Пестрядина — грубая ткань из разноцветных ниток.

41

Статейщики — владельцы больших земельных участков.

42

Малуха — малая изба.