Мама

— И женщин? И детей?

— Они что, не евреи? — спросил Курт.

Янкель подвинулся ближе к нему, заглядывает в глаза:

— Позвольте, а в Польше вы не были?

— Был, — спокойно встретил его взгляд Курт. — В Варшаве… Там, помню, большое гетто было.

— А в Вильно? — выдохнул Янкель. — Вы и в Вильно… служили?

Курт помедлил с ответом.

— Недолго. Недели два.

— В Вильно моя мама осталась, — сказал Янкель. Невдалеке от них упражняется в приемах рукопашного боя очередная пара легионеров, и разговор Янкеля с Куртом идет под их кряхтенье, ругань и вой.

— Моя мама погибла в Берлине от вашей бомбы, — прищурился на него Курт.

— Вы же служили у американцев?

— Я бомб на Берлин не бросал, — тихо сказал Янкель.

— И я вашей мамы не трогал, — парировал Курт. — Грязную работу вместо нас исполняли добровольцы из местного населения.

— Если я вас правильно понял, моей матери давно нет в живых?

— Я тоже долго надеялся разыскать свою мать.

— Ты врешь, фашистская свинья! Моя мать жива! Мне гадко сидеть рядом с тобой. И носить одинаковую форму!

Янкель вскочил, швырнул на землю берет и стал срывать с себя маскировочную куртку. Курт тоже поднялся на ноги. Вскочили и другие легионеры. Курт рассмеялся:

— Никуда тебе отсюда не уйти, паршивый еврей, до конца контракта. Только вперед ногами.

Он ударил Янкеля в челюсть. Затем еще раз. Янкель упал. Курт нанес ему несколько ударов ногой. Подбежавший Заремба хотел было вмешаться, остановить избиение, но раздумал.

— Тебе, Курт, это зачтется как упражнение по рукопашному бою, — сказал он с одобрением. — А ему — наука. У нас в легионе вопросов не задают, держат язык за зубами. Если хотят, чтоб зубы уцелели.

Подбежавшему на шум французскому офицеру Заремба объяснил:

— Товарищеская беседа, господин офицер. Новичку объясняли, что в легионе денег зря не платят. Их надо уметь отрабатывать.

— Но зачем так убедительно объяснять? — поморщился француз. — Унесите его и приведите в человеческий вид. Вечером — смотр. А ночью — грузимся на корабли. Надеюсь, курс вам известен?

— Так точно, господин офицер, — козырнул Заремба. — В Азию. В Индокитай. Желторотым надо вправить мозги, научить их уважать Великую Францию.

Догорают хижины вьетнамской деревни. Женщины, таща в руках детей, убегают в джунгли/Часовые в форме Иностранного легиона ходят вокруг палаток, откуда доносится храп. На спину часовому, как пантера, прыгает вьетнамец и вонзает ему нож в шею. Вспыхивают пламенем крайние палатки. Трещат выстрелы.

В одной из палаток спят вповалку Заремба, Курт и Янкель. Выстрелы будят их. Они просыпаются, подхватывают оружие и один за другим убегают в ночь.

В банановых зарослях цепью пробираются легионеры. На спину Янкелю прыгает вьетнамец, но не успевает нанести удара ножом. Его протыкает штыком Курт и швыряет в сторону. Янкель и Курт смотрят друг другу в глаза.

— Не стоит благодарности, — сухо произносит Курт. — За это я получаю жалованье.

Брезжит рассвет в джунглях. А под широкими листьями банановых зарослей темно, как в туннеле.

Легионеры столпились вокруг раскрытой ямы, с которой сняты маскировавшие ее ветви и листья. Из глубины ямы торчат частоколом заостренные концы кольев.

Позади легионеров стоят связанными три босоногих вьетнамца. Заремба у края ямы разглагольствует:

— Вот, полюбуйтесь, к каким коварным приемам прибегают эти желторотые обезьяны. Это — «волчья яма». Она так замаскирована, что никогда не угадаешь, какая ловушка под листвой. Сделал шаг — провалился. С этих кольев, даже если человека снять, он все равно не жилец. Многократные сквозные ранения. Чтоб сделать мое объяснение более наглядным, мы сейчас посмотрим «волчью яму» в действии. Эти три обезьяны, готовившие нам западню, сами прыгнут в нее.

Янкель в ужасе переводит взгляд с Зарембы на трех связанных вьетнамцев, которых легионеры подталкивают прикладами автоматов к «волчьей яме».

Пестрый, красочный базар во вьетнамском городе. По узкой улочке, мимо лотков, уставленных грудами диковинных овощей и фруктов, и корзинами, полными рыбы, мимо трепыхающихся связок кур, мимо визжащих свиней и на все лады расхваливающих свой товар торговцев, шагают в ряд три легионера. Заремба, Курт и Янкель. В беретах, пятнистой маскировочной одежде, тяжелых армейских ботинках. Рукава закатаны выше локтей. За спинами

— на ремнях короткие автоматы. Заремба в отличном настроении:

— Ну и приключение у меня было вчера в бардаке. Выбрал я себе блондиночку. Ну, конечно, с ней по-французски. А она посмотрела с прищуром на мою польскую рожу и так смачно мне по-польски врезала: «Чего ломаешь язык, пся крэв, холера ясна?». Знаешь, откуда оказалась? Твоя землячка, из Вильно.

— Из Вильно? — не поверил Янкель. — Тут, во Вьетнаме?

— А почему нет? Ты тоже из Вильно? И торчишь в этой вонючей дыре.

— Где находится… этот? — смущаясь спросил Янкель.

— Что? Бордель?

— Да, — еще больше волнуясь, кивнул Янкель.

— На польскую девочку потянуло? — понимающе подмигнул Заремба.

— Ностальгия, — улыбнулся Курт. — Но тогда ты уж еврейку поищи.

— Имя вы запомнили? — спросил Янкель.

— Разве упомнишь? — наморщил лоб Заремба. — Пьян был, как сапожник. Кажется… Каролина. Эй, все равно не найдешь. Убей меня Бог, не припомню, в каком борделе я был. А их тут сотни.

В большом зале, убранном в восточном стиле, с китайскими фонариками, среди французских солдат шныряют полуголые девицы. Янкель переходит от одной к другой, заглядывает в лица — ни одной европейки. Пожилая вьетнамка, хозяйка борделя, сочувственно выслушивает Янкеля.

— Весьма сожалею, — разводит руками она. — Но я вам дам еще один адрес. Там есть блондинка. Возможно, та, что вы ищете.

Рыжая девица, в купальнике, с массивными бедрами и грудью, стоит перед Янкелем, раскачиваясь на высоких каблуках и профессионально щурясь.

— Я не полька. Я — ирландка. Поверь, я не хуже твоей польской красотки.

— Охотно верю, — смущенно кивает Янкель. — Но мне нужна именно она.

— Однолюб? С каких это пор однолюбы ходят в бордели?