Страница 8 из 184
Подчеркнуто ориентированные на культурную историю, упомянутые труды развивают концепт «жизненных миров». Этот вариант микроисторического подхода исследует «формы созидания, поведенческие стратегии и стили жизни, способы интерпретации мира и основные представления о нем» как индивидов, так и целых групп{78}. Дворянские миры Рейнской области — так называется сборник исторических источников, сопровождаемых обширными комментариями, недавно вышедший в свет в рамках проекта «Прорыв в модерность. Рейнское дворянство в западноевропейской перспективе, 1750–1850», осуществляемого Германским историческим институтом в Париже{79}. Ценность такой региональной перспективы — возвращение мелкого дворянства в поле зрения исследователей{80}.
Поворот интереса в последние десятилетия в сторону «локальных особенностей» истории предопределил дальнейшее развитие локальной истории как в ее «антикварной», любительской ипостаси, так и на академическом уровне. Книги о том, «как заниматься локальной историей», выходят в Европе и Северной Америке массовыми тиражами, привлекая все большее число людей, историков-специалистов и непрофессионалов, к этому увлекательнейшему жанру исторического поиска{81}. Компьютерная революция последних лет предоставила совершенно уникальные возможности в этой области и тем и другим, что обусловило появление большого числа новых исследований по истории регионов, отдельных городов, сел и деревень, малых локальных сообществ, отдельных групп людей, а также семей и просто индивидуумов не только из числа деятелей истории и культуры национального масштаба, но и весьма обыкновенных людей. Появление в открытом доступе в Интернете таких массовых источников, как переписи населения, метрические книги и так далее, породило настоящий взрыв интереса к исследованиям по семейной истории, что привело, по замечанию одного из ведущих британских специалистов по локальной истории Джона Беккетта, к тому, что «семейная история стала второй по популярности областью использования Интернета»{82}. Как результат — невиданный рост публикаций по локальной истории, как в традиционном книжно-журнальном варианте, так и в электронном виде, где заметно преобладают публикации непрофессиональные. Это усложняет и без того «непростые» отношения между историками-профессионалами и энтузиастами-любителями локальной истории. Размышляя о новых направлениях развития локальной истории в XXI веке, Беккетт видит настоятельную необходимость «поженить» концептуальные поиски академической локальной истории с практической работой краеведов. «Хорошая» локальная история, подводит итог Беккетт, должна отталкиваться от реальных событий или фактов, должна уметь анализировать и интерпетировать их; в то же время она должна помещать конкретный материал в исторический контекст (неумением это делать обычно грешат непрофессиональные работы), видеть всевозможные связи на разных уровнях и иметь потенциал целостного взгляда на прошлое. И, добавляет Беккетт, «хорошая» локальная история должна, безусловно, становиться известной многим — через публикации, как «бумажные», так и электронные, всевозможные публичные лекции, школьные и университетские курсы по локальной истории, средства массовой информации, общества, группы по интересам и другие формы распространения знаний{83}.
Локальная история в России и изучение русского провинциального дворянства XVIII векаНет нужды говорить о том, что пожелания британского историка легко применимы к ситуации с локальной историей в России. Так же как и на Западе, в России локальная история долгое время была уделом энтузиастов-непрофессионалов. Появившаяся в XVIII веке «провинциальная историография», позже получившая имя «краеведение», была популярным занятием образованного общества в XIX веке и особенно в начале века XX. После Октябрьской революции и Гражданской войны краеведение переживало свой «золотой век»: если в 1917 году в России было 155 краеведческих кружков и обществ, то к 1930 году их насчитывалось уже 2334, с числом членов около миллиона человек. В следующем году, однако, вышло постановление О мерах по развитию краеведного дела, в котором краеведение было квалифицировано как «гробокопательско-архивное» и осуждено как «гнилой либерализм». «Дело академиков», по которому были репрессированы 115 ученых, участвовавших в краеведческом движении, окончательно разгромило это направление науки в России{84}. Созданные в первые годы советской власти в областных центрах страны краеведческие музеи были призваны отражать и пропагандировать магистральные направления идеологической доктрины партии и правительства и, хотя вели большую работу по сбору местных материалов, научно-исследовательскими центрами развития локальной истории в силу ряда причин не стали.
Возрождение краеведческих исследований произошло в 1960-е годы. Однако только в конце 1980-х годов история регионов стала выходить за рамки краеведения. В 1990 году на конференции в Челябинске был создан Союз краеведов России, который возглавил академик Сигурд Оттович Шмидт. Чтобы подчеркнуть необходимость развития такого научного направления, как местная история, Шмидт ввел тогда термин «историческое краеведение», который, по мнению многих историков, вполне соответствует термину «академическая локальная история»{85}. Интересные работы научного характера по истории отдельных регионов начали появляться еще в 1980-е годы. С упрощением доступа в архивы в постсоветское время в области краеведения наступил бурный период «накопительства», сравнимый с «антикварным» направлением локальной истории на Западе. Российские исследователи стремились ввести в научный оборот как можно больше новых фактов и источников, неизвестных или замалчивавшихся ранее по идеологическим или иным причинам. Это дало настоящий взлет краеведения, особенно заметный в последнее десятилетие в связи с развитием Интернета. Однако это накопление фактов, к сожалению, до сих пор по-настоящему не стало основанием для развития «академического» направления исследований по истории регионов. Хороших аналитических работ, построенных на солидном основании новых архивных материалов, осмысленных и интерпретированных в рамках современных достижений теории истории, пока крайне мало{86}. И нельзя сказать, чтобы западные теории истории были не знакомы российским исследователям: еще в конце 1990-х годов в России прошли многочисленные круглые столы, конференции и симпозиумы по проблемам применения микро- и макроподходов к изучению прошлого, при академических институтах открылись постоянно действующие семинары, на которых обсуждались и обсуждаются проблемы обыденности, частной жизни, новые подходы к изучению взаимоотношений власти и общества, в том числе в провинции, проблемы локальной истории. Большую роль в популяризации западных теорий в России сыграли работы Арона Яковлевича Гуревича, Юрия Львовича Бессмертного, Лорины Петровны Репиной и других{87}. Однако по-прежнему большинство публикаций по провинциальной или региональной истории, издаваемых в России, можно отнести скорее к «антикварной» или краеведческой традиции, чем к «академической» или научной историографии. Не намного лучше обстоит дело с исследованиями, изданными на Западе, в которых новые методы локальной истории сравнительно недавно начали применяться к изучению провинциальной России. Среди наиболее значительных следует назвать работы Кэтрин Евтюхов, Мэри Кавендер, Валери Кивельсон, Дэвида Ранзела, Дональда Рэйли, Грегори Фриза, Дженет Хартли и других{88}.
вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться