Страница 123 из 184
В состав сего Собрания под именем законов вмещены, по порядку времени, все постановления, ко всегдашнему исполнению от верховной власти или именем ее от учрежденных ею мест и правительств происшедшие, без всякого изъятия[203]. При сем не было допускаемо различия между законами, ныне действующими, и законами, отмененными{1281}.
Таким образом, были опубликованы уложения, уставы, грамоты, наказы, инструкции, манифесты, мнения, акты неюридического характера, отдельные временные и частные распоряжения, а также судебные решения, которые служили образцом для аналогичных дел[204]. Эта множественность нормативного материала иногда оценивается современными специалистами в области права как свидетельство недостаточного развития юриспруденции первой половины XIX века, что повлекло за собой серьезные погрешности издания{1282}. В действительности же стремление опубликовать возможно больший массив документов было связано не с расплывчатыми критериями отбора, а с принципиальной позицией Сперанского, который справедливо видел в законе важнейший источник не только по истории государства, но и по истории сознания, образа жизни, быта прошлых эпох.
Бывают также в производстве дел случаи, коих начало относится к происшествиям, давно уже протекшим […] Распоряжения, по существу своему частные и случайные, но по историческому их достоинству важные, сохранены в Собрании как памятник того века, как указание общественных его нравов, как изображение гражданской его жизни{1283}.
Закон и казус
Законодательство не только содержит важнейшие сведения по социально-экономической и политической истории, но и воссоздает содержание государственной идеологии, особенности самосознания и саморепрезентации власти, а также образ подданных в восприятии престола. Именно в законодательстве отчетливо выражена позиция правительства и идеальное представление монархии о развитии общества.
Одновременно основной массив исходящих от престола документов, в том числе и указов, касающихся провинциального дворянства, был рассчитан не просто на провозглашение, но и на непосредственную реализацию и потому включал те или иные механизмы воздействия на подданных, без лояльности которых невозможно результативное осуществление высочайших предписаний. В текстах указов косвенно отразились важнейшие механизмы влияния на мотивационную сферу личности современников, что было особенно важно в условиях слабости и малочисленности административного аппарата. Несмотря на веру в могущество высочайшей воли, воплощенной в указах, власть прекрасно понимала, что нельзя надеяться на автоматическое выполнение всех обнародованных законов. «Законодательные основания долженствуют управлять людьми», — сказано было в Наказе генерал-прокурору при Комиссии о составлении проекта нового Уложения{1284}.
Будничная жизнь подданных, в том числе и провинциального дворянства, регулировалась указами, учреждениями, уставами, инструкциями, наставлениями, установлениями, регламентами{1285}. Лавина обрушивающихся на население империи нормативных документов тем не менее не останавливала, а, напротив, иногда провоцировала встречный поток челобитных, прошений и апелляций. Разумеется, стоическая вера в справедливость высшей инстанции в лице монарха усиливала мощное стремление «достучаться» до престола. Екатерина была недалека от истины, когда писала, что «весь город Москва иным не упражнялся, как писанием ко мне писем о таких делах, из коих многие уже давно решены были, либо течением времени сами собою исчезли»{1286}. Этот порыв обратиться напрямую к государыне был свойственен не только жителям древней столицы, но и населению всей империи. Императрица вспоминала:
По восшествии моем на престол […] было у меня три секретаря; у каждого из них было по 300 прошений, и того 900. Я старалась, колико возможно, удовольствовать просителей, сама принимала прошения. Но сие вскоре пресеклось, понеже в один праздник, во время шествия […] к обедне, просители пресекли мне путь, став полукружием на колени с письмами. Тут приступили ко мне старшие сенаторы, говоря, что законы запрещают государю самому подавать прошения. Я согласилась на то, чтоб возобновили закон о неподаче самому государю писем{1287}.
Закон О неподавании прошений Ее Императорскому Величеству, минуя надлежащие присутственные места, и о наказаниях, определенных за преступление указа будет «возобновляться» на протяжении всего правления Екатерины{1288}. При этом наказания будут варьироваться в зависимости от чина и статуса «предерзких» челобитчиков: имеющие чин заплатят в качестве штрафа одну треть годового оклада, а крестьяне, отважившиеся обратиться к государыне, отправятся в пожизненную ссылку в Нерчинск{1289}.
Писать же в «судебные и присутственные места», особенно дворянству, никто не запрещал, и потому канцелярии и департаменты Сената были завалены бумагами с мест и «столь отягчены множественным числом оных, что превосходил[о] силы человеческие все дела решать в надлежащее время»{1290}. Разбирательства тянулись годами, а иногда и десятилетиями. Екатерина писала:
Сенат слушал апелляционные дела не экстрактами, но самое дело со всеми обстоятельствами, и чтение дела о выгоне города Мосальска занимало […] шесть недель заседания сената. Сенат, хотя посылал указы […] в губернии, но тамо так худо исполняли […], что в пословицу почти вошло говорить: «ждут третьего указа», понеже по первому и по второму не исполняли{1291}.
Императрица отчасти попыталась реорганизовать громоздкую бюрократию, «доставить каждому [делу] скорейшее решение и челобитчиков избавить от разорительной волокиты». Под «челобитчиками» или «бедными просителями» в данном случае подразумевались прежде всего провинциальные дворяне, которые «в рассуждении дальности мест и расстояния» вынуждены были месяцами оставаться в столице в изнурительном ожидании{1292}.
По распоряжению Екатерины Сенат был разделен на шесть департаментов, все детали рассматриваемого дела слушать запрещалось, а секретарям вменялось в обязанность «сочинять» к каждому заседанию краткие экстракты{1293}. Указы, регламентирующие рассмотрение поступающих с мест бумаг, дают возможность воссоздать процесс появления в ПСЗ многочисленных историй из жизни провинциального дворянства. Прошения, доклады, рапорты, материалы следствий и тому подобное принимались секретарем экспедиции, который и должен был емко изложить обстоятельства происшествия. Задача эта была не из легких, предполагала способность к обобщению, словесное мастерство[205] и кропотливую работу. Требовалось в случае необходимости запросить нужные документы в губернии, подготовить и представить дело в Сенате, а также написать краткие «мемории» лично императрице, которые каждый день должны были ложиться на ее стол{1294}. При этом нельзя было допустить появления на заседаниях «как доныне было» всех участников конфликта. Можно лишь вообразить, какого количества ссор и скандалов избежал Сенат, разрешая теперь присутствовать на чтениях только одному лицу{1295}. Принимать решение следовало «по правам и точному разуму законов». «Если же по какому делу точного закона не будет», а случалось это нередко, то генерал-прокурору надлежало все бумаги с сенаторскими мнениями представить императрице{1296}. Тогда-то и начиналось «законотворчество» в самодержавном Российском государстве.
203
Безусловно, определенные группы законодательных актов не вошли в ПСЗ. Во-первых, ряд законов, сохранившихся в архивах Петербурга и Москвы, так и не был учтен (см. об этом, например: Карпович Е.П. О Полном Собрании Законов Российской империи // Русская старина. 1874. № 6. С. 408–440; из последних работ см.: Кодан СВ. Юридическая политика Российского государства в 1800–1850-е гг. Екатеринбург, 2004; Renaud N.D. The Legal Force of the 1832 Svod Zakonov // Sudebnik. Vol. 2. 1997. P. 83–124). Во-вторых, по высочайшему решению императора Николая I не подлежали всеобщей огласке законы, появившиеся вследствие исключительных обстоятельств (в частности: Манифест о вступлении на престол императрицы Екатерины II. 6 июля 1762. СПб., 1762). Кроме того, исключались из собрания некоторые законы, касавшиеся отдельных лиц, в том числе о награждениях, назначениях на должность и тому подобные, а также указы о внутреннем распорядке в тех или иных присутственных местах. Однако, как уже отмечалось, это правило далеко не всегда соблюдалось, и многие акты частного характера были опубликованы, поскольку представляли ценность с точки зрения характеристики нравов прошлого (см. об этом также: Майков П.М. О своде законов Российской империи. СПб., 1906).
204
«Каждый закон напечатан от слова до слова, как он находится в подлиннике, или в печатных экземплярах, изданных от правительства» (Там же. С. XXIV).
205
Материалы ПСЗ часто свидетельствуют о профессионализме этих канцеляристов, которые оставили далеко позади уровень переписчиков, не способных, подобно герою Шинели, «переменить глаголы из первого лица в третье».