Страница 115 из 184
Категории провинциальных дворян в документах Тайной экспедиции Сената и проблема репрезентативности источников
Следует признать, что документы Тайной экспедиции довольно ограниченно представляют нам категории дворян — участников провинциальных политических сплетен. В следственных делах проходят отставные офицеры, мелкие помещики, изредка воеводы, офицеры невысокого ранга, задерживавшиеся в провинции на время отпуска или по долгу службы, жены и вдовы незначительных военных и статских чиновников. В Екатерининскую эпоху власти, за редким исключением, не дают хода доносам на знатных особ[192]. Мы можем только догадываться, какого рода слухи обсуждались, скажем, за столом у столичных аристократов, приезжавших в свои имения и созывавших в гости соседей-помещиков. Крайне редко в этой среде встречаются случаи доносов родственников друг на друга[193]. «Непристойные» разговоры среди высших слоев дворянства могли повлечь за собой высочайшее внушение и опалу без привлечения к розыску. Примером тому является реакция императрицы на критические высказывания графа Петра Ивановича Панина, проживавшего в то время в своем подмосковном селе Михалково: «Что же касается до дерзкаго вам известнаго болтуна, то я здесь кое-кому внушила, чтоб до него дошло, что, естли он не уймется, то я принуждена буду его унимать наконец». Екатерина также велела князю Михаилу Никитичу Волконскому послать к Панину надежного человека для выслушивания его «дерзких болтаний». Волконский подтвердил, что «сей тщеславный самохвал много и дерзко болтает […] но все оное состояло в том, что все и всех критикует, однако такого не слышно, чтоб клонилося к какому бы дерзкому предприятию»{1218}. Поскольку Тайная экспедиция не имела санкции дать делу ход, весьма затруднительно сказать, в чем состояла суть «болтаний» и в какой форме окрестные помещики, которые считали долгом наносить визиты такому знаменитому человеку, как П.И. Панин, разносили по знакомым и родственникам услышанное.
В целом же общее число провинциальных дворян, в разном качестве (доносителя, обвиняемого или свидетелей) привлеченных к политическому розыску, составляет незначительную часть благородного сословия, проживавшего в то время за пределами столиц. Поэтому проблему репрезентативности источника необходимо решать лишь с учетом скорости, с какой схожие слухи одновременно или с небольшим временным разрывом появлялись среди дворян в различных уголках империи, что заставляет предполагать достаточно большое количество звеньев в этой «информационной цепи». При этом степень «достоверности» слуха не всегда находится в прямой зависимости от степени давности и близости очага его зарождения[194].
Особое внимание провинциального (и не только провинциального) общества было привлечено к толкам, касавшимся перемены правления, заговоров в пользу других претендентов на трон, восстаний под знаменем воскресшего государя или влияния на правящую монархиню фаворитов, что можно объяснить не в последнюю очередь устойчивыми ожиданиями радикальных действий со стороны верховной власти, которые могли бы иметь как благоприятное, так и неблагоприятное влияние на членов этого общества. Такие ожидания способствовали трансформации слухов в том или ином направлении и развитию соответствующих сюжетных ходов[195].
Можно утверждать, что политические слухи были неотъемлемой частью повседневной жизни русского провинциального дворянства и служили одним из способов неофициальной коммуникации, а также формой приобщения к делам государственной важности через их оценку и истолкование.
Булат Ахмерович Азнабаев.
Правонарушения служащих дворян Оренбургского корпуса во второй половине XVIII века
Провинциальные слои военного дворянства практически не исследовались в исторической литературе. Вместе с тем их повседневную жизнь, поведение на службе и вне службы, представления об офицерской чести в определенной степени можно рассмотреть на примере проступков, нарушавших нормы военного и гражданского законодательства. Дворянин на службе строил свою повседневную жизнь, «вписывая» себя в господствующие нормы и правила, стремясь соответствовать идеальным канонам. Решение конкретных проблем его жизнедеятельности было связано в первую очередь с процессом усвоения правил поведения, принятых данным сословием. Именно эти процессы позволяли дворянину ощущать себя «своим» в культурном пространстве. Повседневное поведение, сформировавшись на основе ценностно-нормативных систем, выступает как «ключ» к прочтению смысла конкретной исторической эпохи. В свою очередь каждая историческая эпоха формирует свои доминирующие модели поведения, закрепленные в правовых нормах. Изучение практического применения этих норм позволяет проследить за происходившими изменениями в глубинных пластах культуры дворянского сословия. Изучая повседневность через реконструкцию господствовавших норм поведения, мы воссоздаем неповторимый колорит прошедших эпох.
Специфика Оренбургского корпуса второй половины XVIII века
Оренбургский пограничный корпус заслуживает внимания исследователей потому, что в отличие от других формирований русской армии сохранил в XVIII веке некоторые черты войска допетровского типа. Во-первых, это касается системы комплектования. Она строилась, как и в XVTI веке, по территориальному принципу. С 1744 года дворянских недорослей Оренбургской губернии отправляли на службу только в полки Оренбургского корпуса. Во-вторых, только в Оренбургском корпусе в XVIII веке практиковалась система безвозмездных пожалований земельных дач офицерам в соответствии с чином и званием по месту службы. И, наконец, только офицеры Оренбургского корпуса согласно указу 11 февраля 1736 года имели право на приобретение башкирских вотчинных земель{1219}. Таким образом, военное дворянство Оренбургского корпуса уже в середине XVIII века представляло собой довольно замкнутую корпорацию, объединенную соседскими и родственными узами и преимущественными правами в колонизации края.
Воинский артикул 1715 года и военное судопроизводство
Вопрос о правонарушениях служащего дворянства возник в связи с изучением проблемы применения правовых норм военного законодательства в армии XVIII века. Основным кодексом, которым руководствовались военные суды, был Артикул воинский 1715 года{1220}. Он включал статьи о преступлениях не только военных, но и политических и уголовных. Воинский артикул без особых изменений действовал до издания первого Полевого уголовного уложения 1812 года. Специальной статьи, определяющей цель наказания, в Артикуле не было. Тем не менее из его содержания можно сделать вывод о том, что важнейшей целью наказания было устрашение. Об этом свидетельствует чрезвычайная жестокость наказаний, стремление изощренными наказаниями удержать человека от совершения преступления. Смертная казнь предусматривалась в 74 артикулах и в 27 статьях наряду с другими наказаниями.
Историки права дискутировали в основном о влиянии европейского военного законодательства на Артикул 1715 года, а также интересовались проблемой его применения в гражданских судебных учреждениях. Однако практическая реализация правовых норм Артикула 1715 года пока не стала предметом специального изучения. В частности, исследования требует вопрос о том, как низкая правовая культура населения в XVIII веке соотносилась с обилием статей, требующих в качестве санкции смертную казнь. В целом для Артикула 1715 года типично несоответствие между характером преступления и тяжестью предусмотренного за него наказания. Так, смертная казнь устанавливается и за политические преступления, и за убийство, и за богохульство, и за сон на карауле, то есть за самые разные по тяжести преступления. Артикулом предусматривалась смертная казнь различных видов: «квалифицированная» (четвертование, колесование, залитие горла металлом, сожжение) и «простая» (расстрел, повешение, отсечение головы); телесные наказания — болезненные (битье кнутом, шпицрутенами, заковывание в железо) и членовредительские (отсечение пальцев, носа, ушей, клеймение и тому подобное). Широко применялись также ссылка на срок и бессрочная, ссылка на каторжные работы, заключение в тюрьму. В отношении офицеров применялись и особые наказания: отставление от службы (на время и навсегда), лишение чина и достоинства (позорящее наказание), служба в качестве рядового, арест у профоса (палача)[196], лишение отпуска.
192
В 1764 г. приказчик камергера П.В. Салтыкова, сосланного в деревню за попытки с помощью магии войти в милость императрицы Елизаветы Петровны, донес на своего хозяина, будто тот собирается волшебством приворожить Екатерину II. Донос был признан справедливым, несмотря на заступничество генерал-фельдмаршала графа П.С. Салтыкова, и ссыльному указом объявили внушение о воздержании впредь от таких «богопротивных и недействительных способов» [см.: Смилянская Е.Б. Скандал в благородном семействе Салтыковых: пагубные страсти и «суеверия» в середине XVIII в. // Рычаловский Е.Е. (Ред.) Россия bXVIII столетии. Вып. 1. М., 2002. С. 91–92]. Но в данном случае речь шла об уже уличенном и наказанном преступнике.
193
См., например, дело 1771 г. (опять-таки столичное) об Алене (Елене) Михайловне Храповицкой, жене генерал-поручика В.И. Храповицкого. Последний, узнав по возвращении из армии, что его жена часто произносила «непристойные слова к оскорблению Ея Императорскаго Величества», и самолично убедившись в этом, написал письмо генерал-прокурору А.А. Вяземскому и попросил отправить ее в монастырь, чтобы ему и его детям «в таковых ея речах не учинилась гибель» (РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2326. Л. 1–1 об.). Поскольку всем было известно о повреждении женщины в уме, Вяземский решил не допрашивать ни обвиняемую, ни свидетелей, а поместить Алену Храповицкую «безысходно» в Казанский Богородицкий женский монастырь (Там же. Л. 10–13). Тем самым мы оставлены в неведении относительно того, в чем заключалось оскорбление величества.
194
Вспомним слухи столичного происхождения о мнимом намерении Екатерины II и Орловых «извести» цесаревича Павла Петровича, распространявшиеся Ф. Митусовой и И.А. Батюшковым (см. выше).
195
См., например, пересказанное выше дело о распространявшемся дворовым У. Филатовым и неслужащим недорослем В. Мухановым слухе о Петре Федоровиче — Пугачеве.
196
Под этим наказанием понималось задержание преступника на квартире у палача. Применялось оно в отношении военнослужащих как «осрамительное наказание» — см.: Малиновский И.А. Лекции по истории русского права. Ростов, 1918. С. 63.