Страница 15 из 56
научились извлекать из своего самолета все, на что он способен, и овладели самой важной наукой —
наукой побеждать.
«Юнкерс» горит
Вторая эскадрилья, которой я командовал, хорошо начала боевые действия над Великими Луками. Чуть
ли не каждый день вылетали на прикрытие наземных войск или для сопровождения штурмовиков, часто
завязывались воздушные бои. На счету эскадрильи имелись сбитые самолеты. Один из них уничтожил я.
А было это так.
15 декабря восьмерка ЯК-1 сопровождала самолет [62] ПЕ-2, в задачу которого входило
фотографирование главной полосы вражеской обороны.
Во время боевого вылета ничего существенного не произошло. Разведчик сфотографировал передний
край и вернулся под нашим прикрытием на свою базу.
Взяли курс на свой аэродром и ЯКи. Первым захожу на посадку. Едва шасси коснулось земли, как по
радио с командного пункта передали:
— Кубарев, взлетай. Над аэродромом «юнкерсы».
Прибавляю газ, и самолет снова устремился на взлет. Мгновенно оцениваю обстановку. Горючее на
исходе. Боеприпасы — есть. Значит, драться надо расчетливо, беречь каждый грамм бензина, пока
израсходую все боеприпасы.
Высота набрана. Закладываю ЯК в боевой разворот и вижу две большие группы «Ю-88», заходящие на
бомбежку нашего аэродрома и железнодорожной станции Старая Торопа.
Атакую группу, которая на подходе к аэродрому. Иду прямо в середину вражеского строя. Нервы
напряжены до предела, но огня не открываю. Рано. До «юнкерсов» не более 70 метров. Пора! Палец
привычно нажимает на гашетку. Гитлеровцы в замешательстве. «Юнкерсы» начинают сбрасывать бомбы, но они не достигают намеченной цели.
Враг торопится, нервничает. Ведь вот-вот мне на помощь подоспеют товарищи. Они уже взлетают с
аэродрома. Вижу, как один из бомбардировщиков отваливает в сторону. Намерение врага понятно. Хочет
все же отбомбиться по аэродрому.
Бросаюсь за фашистом. В перекрестии прицела правый мотор. Бью по нему короткой очередью. Затем
подхожу еще ближе и стреляю по бензобакам. «Юнкерс» загорелся. Некоторое время он летит со
снижением, затем переваливается на крыло и падает вниз. За ним тянется черная полоса дыма.
Налет фашистских бомбардировщиков на аэродром сорвался. Через несколько дней командующий
Калининским фронтом наградил меня за этот бой орденом Красного Знамени.
Высокая награда обязывала с еще большим мастерством и отвагой сражаться с гитлеровскими
захватчиками, [63] уничтожать их в каждом воздушном бою, не давать им пощады, мстить и мстить за
все то зло и горе, которое принесли они на родную советскую землю.
Спасибо, доктор!
Но вскоре нелепый случай надолго вывел меня из строя. Нарушение одним из летчиков правил
обращения с личным оружием чуть не стоило мне потери ноги, возможности летать на боевом самолете.
Об этом случае стоит рассказать в назидание тем молодым офицерам, которые не склонны иногда
придавать значение «мелочам». Это будет еще одним убедительным свидетельством, что в авиации, как и
в жизни вообще, нет «мелочей», что все важно и значимо в конкретно создавшейся обстановке.
В землянке — тишина. Хочу поскорее заснуть. Рано утром — вылет на боевое задание. Но сон, как назло, не приходит. Перед глазами то одна, то другая картина воздушных боев минувшего дня.
Слышу, вошел старший лейтенант Пленкин — мой заместитель по летной части. Его койка стоит
напротив моей. Он разделся, умылся и спросил:
— Командир, ты спишь?
— Делаю попытки заснуть, — ответил я и повернулся лицом к стене.
— Ну, спи, — миролюбиво сказал Пленкин, — а я займусь пистолетом. Давно не чистил и не смазывал.
Заржавел, должно быть, бедняга.
Я хотел сказать Пленкину, чтобы шел чистить пистолет в оружейную каптерку, но почему-то промолчал.
Вскоре меня начала одолевать дремота.
Вдруг в землянке грохнул выстрел. В тот же миг, словно волшебной силой, меня сбросило с койки.
Жгучая боль пронзила правую ногу. С минуту я находился словно в тумане, и только увидев кровь, понял, что пуля попала мне в ногу.
На койке, бледный, с перекошенным от испуга лицом, сидел Пленкин. В руках он держал пистолет, из
которого случайно произвел выстрел. Поняв в чем дело, я попросил Пленкина сбегать в лазарет за
врачом. Тот, [64] наконец, пришел в себя и, ни слова не говоря, выбежал на улицу.
Вскоре он вернулся с полковым врачом А. П. Дергачевым. Тот осмотрел ногу, перевязал ее.
— В госпиталь. Рана серьезная, товарищ капитан.
— А может быть тут отлежусь, доктор?
— Ни в коем случае. Еще неизвестно, что будет с ногой.
Пришлось подчиниться полковой медицине, и я оказался в госпитале. Мне повезло с самого начала.
Осматривали рану замечательные военные врачи, большие специалисты своего дела хирург Перцовский
и профессор Бурденко.
Главное, что меня тревожило: буду ли я летать? Я внимательно следил за лицами врачей, старался не
пропустить ни одного их слова. Обидно было до невозможности. Из-за такого нелепого случая лишиться
ноги и возможности летать!
Получить рану в бою с врагами — почетно. Соседи по госпитальной палате рассказывали друг другу, как, при какой ситуации их ранило в бою, и только я молчал. Рассказывать о том, что тебя «подстрелил» твой
же товарищ — не было никакой охоты.
А ведь этого могло и не случиться. Только следовало проявить настойчивость, требовательность по
отношению к подчиненному старшему лейтенанту Пленкину. Как командир эскадрильи я обязан был по
долгу службы приказать своему заместителю не нарушать установленных правил чистки оружия, направить его в оружейную каптерку. Я же не придал этому значения, промолчал, потому что и сам
иногда чистил пистолет в землянке. Да, нарушать уставы и наставления, отступать от правил хранения и
сбережения оружия нельзя ни командиру, ни подчиненному. Это я усвоил твердо и на всю жизнь, когда
поплатился за нерадивость Пленкина тяжелым ранением.
Врачи, осмотрев рану, сказали, что намерены оперировать. Буду ли я годен к летной службе после
операции — не обещали. Хирург Перцовский прямо сказал:
— Молодой человек, речь идет не о том, чтобы вам летать, а о том, чтобы спасти ногу. Ведь у вас
перебиты нерв, сухожилие и кость.
Положение с ногой оказалось серьезным. Хирург [65] настаивал на ампутации. Но я наотрез отказался.
«Лучше, — думал я, — с плохой останусь, но с настоящей».
Сделали операцию. А затем последовали долгие, изнурительные месяцы ожидания на госпитальной
кровати. Положение то улучшалось, то ухудшалось. Сотни врачебных осмотров, консультаций, комиссий, и вот, наконец, я за воротами госпиталя.
Вдыхаю свежий воздух, осматриваюсь по сторонам, радостно улыбаюсь прохожим, нетвердо ступая на
правую ногу. Три месяца не поднимался в воздух, не слышал призывного гула авиационных моторов, не
нажимал на гашетку пушек и пулеметов.
Родной полк между тем успешно воевал, участвуя в ликвидации спасско-демянской вражеской
группировки. Мои товарищи летчики Гуськов и Якубов стали Героями Советского Союза. Многих
боевых друзей, с которыми начал войну, в части уже не было. Они отдали свою жизнь за свободу и
счастье Советской Родины. [66]
Глава IV. Демянский плацдарм
В конце 1941 года фашисты, заняв Старую Руссу, двинулись дальше на восток, держа направление на
старинный русский город Валдай. Но в районе озера Ильмень советские войска остановили гитлеровцев.
Только на одном узком участке, южнее озера, им удалось форсировать реку Ловать, продвинуться вперед
и занять районный центр Ленинградской области Демянск. На дороге, ведущей от Демянска к Валдаю и
далее к автостраде Москва — Ленинград, фашисты поставили большие желтые указатели, на которых
крупным готическим шрифтом вывели: Демянск — Валдай — Москва. Но эти указатели вскоре