Солдаты

Старик вздрогнул, очнувшись, забормотал сердито:

-- Раскис, дуралей...

Вышел во двор. Постоял немного и направился в хату.

В доме никто не спал. Разбуженные хозяйкой, разведчики наперебой

предлагали ей свои услуги. Больше всех почему-то усердствовал Вася Камушкин.

Для женской части обитателей хаты была отведена печь. Разведчики расстелили

на ней свои плащ-палатки, в головы положили куртки. Витька сидел на руках у

комсорга и уплетал солдатский хлеб. Мальчик ел его с величайшим

наслаждением, потому что это был не обыкновенный, мамин, хлеб, а

красноармейский!

-- Пойдешь, Витька, с нами немца бить, подарю тебе вот эту картину! --

Камушкин вырвал из альбома лист и подал его мальчугану. Там был изображен

бой разведчиков с гитлеровцами. Витька пришел в восторг от рисунка.

-- А я знаю, кто это! -- и он ткнул пальцем в картинку.

-- Кто?

-- Вон тот большой дядя, который на полу,-- сообщил Витька, указывая на

вернувшегося недавно от Васильева лейтенанта Забарова.

-- Верно, Витя, он.

-- Когда я вырасту с того дядю, тоже буду бить,-- сказал Витька.

-- Кого же ты будешь бить тогда?

-- Фашистов!

Разведчики рассмеялись.

-- Когда ты, хлончина, вырастешь, может, и бить ужо некого будет,--

сказал Кузьмич и старчески вздохнул.

-- Как сказать, может быть, и найдется кого...-- возразил Камушкин,

неожиданно ставший серьезным и сумрачным.

Утром собрались проведать Шахаева. Он находился в медсанбате. Вася

Камушкин побежал в редакцию за свежей газетой. Встретившись с Верой возле

полевой почты, он узнал от нее о судьбе Сеньки: Ванин, раненный еще на

Днепре, находился теперь в армейском полевом госпитале. Вера на попутных

машинах ездила к нему. Сенька сказал ей, что "припухать" ему осталось в

госпитале недолго, попробует выписаться быстрей, а если врачи воспротивятся

-- убежит. Передавал всем привет, спрашивал, не слышно ли чего об Акиме,--

грустит он о нем. Ему все кажется, что Аким жив. Справлялся и о Наташе,

здорова ли и как себя чувствует. Сенька считал, что он и перед ней виноват.

Вместе с солдатами к Шахаеву пришла и Hаташа. Медсанбат располагался в

двух километрах от Веселой Зорьки, в молодом дубовом лесу, огороженном со

всех сторон глубокой канавой. Дежурная сестра провела разведчиков в палатку,

где лежал парторг. На ходу она сообщила Наташе:

-- Ваша кровь, товарищ Голубева, ему очень помогла. Теперь опасность

миновала. Он уже хорошо разговаривает, может сидеть. В госпиталь

эвакуироваться наотрез отказался. Врачи хотели его все-таки отправить, но

начальник политотдела вступился, велел лечить на месте...

Шахаев спал. Разведчики хотели было уйти, но он проснулся, остановил

их, осунувшийся, посмотрел на ребят счастливыми глазами. Признался:

-- Думал, забыли совсем. Обидно стало. Горько даже как-то... Вот штука

какая...-- он говорил с паузами, видно, еще кружилась голова, а в черных

раскосых глазах -- воспаленный, но живой и, как всегда, умный,

проницательный блеск.-- А ведь в сущности-то вы не виноваты. Не было у вас

времени -- и не пришли... А я так... слабость дурацкая... Эгоизм глупый. Над

собой сжалился. Нехорошо,-- строго осудил он себя и вдруг спросил: -- А где

же Ванин, Камушкин?

О Сеньке ему тут же все рассказали, а насчет Камушкина успокоили:

"Прибежит сейчас, за газетами пошел".

Наташа стояла в сторонке. Ей почему-то было неловко смотреть на

парторга, стеснялась. Она вспомнила, как на Днепре, потеряв сознание, он

называл ее имя. Шахаев тоже немного смущался от ее присутствия.

-- А я тут политинформацию провожу,-- рассказывал он, обращаясь к

разведчикам.-- Скучно без дела. Да и народ вокруг интересный. Bчера один

рядом лежал... руку ему отрезали... из новеньких. Спрашивает меня:

"Рассказали бы вы нам, как это получилось, что в сорок первом году нас так

здорово поколотили немцы. А ведь до войны говорили, что наша армия самая

сильная, и вдруг аж до самой Москвы... А вот зараз мы их колошматим. Неужто

мы после таких потерь сейчас сильнее стали?.." Вопрос, как видите,

серьезный. А мне, признаться, говорить трудно было. Да и чувствую, что не

могу объяснить толком. Мочи нет, да и разучился. А хотелось ответить...

Шахаев не договорил. Тихая и грустная улыбка тронула его большие сухие

губы. Разведчики ждали, что он скажет еще.

-- Объяснил... но, кажется, плохо. Не понял меня вроде тот безрукий...

И все же приятно: люди наши много думать стали... Вот, наверное, этот

паренек раньше не задумывался над таким вопросом, а сейчас... словно он

лично отвечает перед всем миром и все должен знать. Это...-- помолчал

немного и закончил убежденно: -- Хорошо!

В палатку вбежал взъерошенный и сияющий Камушкин.

-- Товарищи, слушайте, что я вам прочту,-- выпалил он не переводя

дыхания и даже позабыл поздороваться с Шахаевым.-- Новость-то какая!

Не дождавшись приглашения, Вася быстро развернул газету и торжественно,

с дрожью в голосе начал читать:

-- "Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя

Советского Союза..."

Тут Вася сделал интригующую паузу, посмотрел сначала на Забарова, потом

на парторга и, убедившись, что пауза сделала свое дело, продолжал:

-- "...гвардии подполковнику Баталину Григорию Ивановичу, гвардии

подполковнику Тюлину Петру Васильевичу, гвардии капитану Крупицыну

Александру Петровичу, гвардии старшему лейтенанту Гунько Петру Ивановичу".

Далее Камушкин пропустил несколько фамилий и прочел лишь подчеркнутые

им:

-- "...гвардии лейтенанту Забарову Федору Федосеeвичу, гвардии старшему

сержанту Шахаеву Шиме Сахаевичу". Указ подписали,-- закончил Вася с той же

торжественностью: -- "Председатель Президиума Верховного Совета СССР М.

Калинин. Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин. Москва,

Кремль".

И ликующий комсорг передал газету Шахаеву:

-- Почитайте, пожалуйста!

Забаров наклонился к парторгу, и вместе они стали рассматривать газету.

Потом Вася передал им приветствия командира дивизии и начальника

политотдела:

. "Желаем вам успеха в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и в

личной жизни. Вся страна гордится вами, товарищи!"

-- А генералу не присвоили разве?

-- Как же, и ему присвоили! -- сказал Камушкин и пояснил: -- Про это в

центральных газетах напечатано.

Шахаев бережно сложил газету и бумажку с приветствием, спрятал их под

одеяло, закрыл лицо руками и положил голову на подушку.

Забаров крупными шагами ходил по палатке.

По брезенту хлестали холодные капли дождя. Ветер свистел в оголенных

сучьях, раскачивая молодые деревца. За лесом стучали зенитки. Слышались

раскаты бомбовых разрывов -- третьи сутки кряду немцы бомбили большое село

Зеленое, где теперь размещался штаб гвардейской армии. На разбитом грейдере

ревели тягачи, танки, выбивались из последних сил грузовики. В лесу пахло

грибами и шиповником, а также молодой дубовой корой.

Медсанбат жил по-будничному. Из операционной доносился спокойный и

грубоватый голос хирурга. Повинуясь этому голосу, сновали по палатам сестры

и санитары. Смерть бойца на поле боя хоть и печальное, но все же обычное

явление. К ней там привыкли, она никого не удивляет. Смерть в медсанбате --

это уже чрезвычайное происшествие. Тут с ней борются, и, когда в этой борьбе

она все-таки оказывается победительницей, люди, работающие в медсанбате,

долго не находят себе места.

"Умер в медсанбате..."