Солдаты

пусть приезжает ко мне, будет моим сыном вместо Яши. Привечу, не обижу.

До свиданья, милые мои. Желаю вам скорой победы и всем остаться живыми

и невредимыми.

Ваша мать Пелагея Кирилловна Уварова.

Село Пологое, Курской области".

Наташа закончила чтение, но еще долго никто не решался нарушить тишину.

Потом Вася Камушкин предложил:

-- Ребята, давайте напишем ей еще письмо!

Комсорг был доволен: в письме упоминалось о его рисунке, в котором он

изобразил подвиг Якова Уварова.

-- Надо написать, -- поддержал Шахаев. -- Кому же поручим? -- и он

посмотрел на разведчиков. Те поняли и в один голос закричали:

-- Наташе!.. Наташе!

-- Хорошо, я напишу, -- сказала она и вдруг разрыдалась. Она плакала,

но не чувствовала прежней тяжести, и слезы были не так горьки, как прежде:

сейчас они облегчали. Она поднялась с бревна, на котором сидела до этого, и

направилась к своей хате. У крыльца вспомнила:

-- У кого там фурункул, товарищи? Пусть зайдет ко мне!

Теплый ветерок трепал ее волнистые светлые волосы, непокорно

выбивавшиеся из-под пилотки. Шахаев, проводил девушку долгим взглядом,

удовлетворенно вздохнул.

Он подозвал Панина:

-- Слушай, Сeмeн, почему Вера перестала ходить к нам?

Сенька, застигнутый врасплох, в замешательстве нe мог сразу ничего

сказать парторгу.

-- То есть... как почему? А чего ей тут делать?

-- Пусть ходит и дружит с Наташей. A ты дурака не валяй.

Сенька не ответил, но к вечеру, будто по мановению волшебной палочки,

толстощекая Вера уже сидела в Наташиной комнате. Подружились они так быстро,

как могут подружиться только девушки и то лишь на войне. Об Акиме Вера не

спрашивала: это было бы слишком больно для ее новой подруги. В конце концов

она начала рассказывать о себе, о своей дружбе, о любви к Сеньке и о том,

как все-таки трудно девушкам на фронте, особенно если девушка одна среди

ребят. Наташа, казалось, слушала внимательно. Однако, когда Вера спросила ее

о чем-то, Наташа не ответила. Она думала о себе, о парторге, о матери

Уварова и ее соседке, которая поддержала Кирилловну в большом горе и не дала

ей упасть, и Наташе хотелось обнять всех этих хороших, умных и добрых людей.

Думала Наташа и о разведчиках. Люди эти, огрубевшие на войне, убивавшие и

убивающие врагов, -- эти самые люди окружили ее трогательной заботливостью.

-- Страшно неудобно... кругом хлопцы, -- продолжала рассуждать Вера. --

Конечно, ведь мы тоже солдаты. Вот некоторые бойцы и относятся к нам только

как к солдатам. А ты знаешь, Наташа, мой Семен пропал! -- вдруг сообщила

Вера.

-- Как пропал? -- отвлеклась наконец от своих мыслей Наташа.

-- Опять Акима искать... Знаешь, Сеня просто места себе не находит. С

ним сейчас и говорить невозможно. Потемнел, худой стал -- просто страшно за

него. Ты знаешь, Наташенька, как он любил твоего Акима!.. А тут они еще

поссорились с ним из-за чего-то. Вот Сеня и мучается. Боюсь я за него,

Наташенька! -- пухлые губы Веры покривились, и была она похожа сейчас на

большого ребенка, готового расплакаться.

Наташа, словно очнувшись, порывисто охватила шею девушки и крепко

прижала голову Веры к своей груди.

-- Сестренка моя!.. Родная...

В комнату к девушкам заглянул Марченко, но, ничего не сказав, вышел.

Появление Наташи в подразделении повлияло на поведение лейтенанта самым

лучшим образом. Он как бы вновь стал таким, каким его знали солдаты раньше:

энергичным, стремительным, деятельным. Не давал покоя ни себе, ни старшине,

ни командиру взвода. Всюду старался навести порядок, хотя и без того было

все хорошо налажено. Пинчуку это очень нравилось.

-- З Марченко щось случилось. Не посидит ни одной минуты на месте. Усе

хлопочет. Ось якый вин!.. -- говорил старшина Забарову и довольно

приглаживал усы.

Вот и сейчас, выйдя от девушек, Марченко отдавал всякие распоряжения.

Наташа и Вера услышали его разговор:

-- Где ты был, Ванин?

-- Акима...

-- Ну, что... нет? Ничего не слышно?

Ответа не последовало.

Вера плотнее прижалась к подруге, будто просила у нее извинения:

"Прости, Наташа, что я такая счастливая..." Наташа поняла ее состояние, тихо

проговорила, гладя голову Веры:

-- Ничего, сестричка моя... -- Глаза ее были сухи, в них будто навсегда

померкла вечно живая, бездонная синь.

Вера подбежала к окну, открыла его, чтобы лучше слышать разговор

Марченко с Сенькой. Однако командир уже говорил с Забаровым.

-- ...Под Сталинградом я не так действовал. Я бы не позволил... Помнишь

Аксай, я там с горсткой разведчиков четыре дня держался... А Песчанку

помнишь?

Забаров что-то ответил глухим голосом, и Вера не расслышала его слов.

До них вновь донесся резкий голос командира:

-- Назад тоже нужно оглядываться!

-- Оглядываться, но не глядеть все время, -- уже громче заметил Федор,

и подруги услышали эти слова.

Разговор на минуту стих. Потом вновь возобновился.

-- Наши готовятся к ночному штурму города. Утром, видно, двинемся

дальше. Начальник штаба приказал сдать машину. Передай Ванину, чтобы отогнал

ее в автороту.

Услышав об этом, Ванин даже не пытался возражать. Он был уже

безразличен к своему "оппель-блитцу".

-- Пускай забирают, -- равнодушно сказал он.

Когда разговоры за окном стихли, а Вера убежала, очевидно к Сеньке,

Наташа вновь принялась листать дневник.

Прочла и непонятные слова: "Следует подумать" и еще несколько коротких

записей. Из блокнота выпала какая-то бумажка. Наташа наклонилась и подняла

ее.

"В партийную организацию разведроты

от ефрейтора Ерофеенко Акима Тихоновича. Заявление", --

прочитала она. Ниже листок оставался чистым. Времени ли не хватило

Акиму, заколебался ли он, кто узнает теперь.

Во дворе уже было темно. Накрапывал дождь. Штурмовики, прижатые почти к

самой земле тяжелыми, темными тучами, с ревом проносились над крышами домов,

возвращаясь с бомбежки. По улице нескончаемой чередой тянулись повозки.

Подтягивались куда-то установки гвардейских минометов.

Возле дома, в котором размещались разведчики, шофер из автороты

принимал от Сеньки машину.

-- Где ключ? -- спрашивал он, вытирая черной тряпкой масленые руки.

-- Это ты у немцев спроси, -- посоветовал Ванин, который все еще был не

в духе.

-- Я у тебя спрашиваю!

-- Слушай, парень, -- серьезно предупредил Сенька,-- уматывайся-ка ты

отсюда подобру-поздорову. А то как бы вот этой штукой тебе красоту не

попортил. -- И Ванин внушительно повертел в своих руках заводную ручку. Вид

его не предвещал ничего хорошего.

-- А цепи у тебя есть? -- сбавив тон, спросил шофер. -- Дождь

начинается. Не доеду. Забуксует.

-- Ну, это уж другой разговор. Цепи имеются. В кузове они.

-- А закурить найдется?

-- Нет, брат. У самого уши пухнут.

-- Плохо вы, разведчики, живете. -- Шофер вывернул карманы брюк и стал

вытряхивать в газетный обрывок табачную пыльцу, прикрываясь от ветра и

дождевых капель подолом гимнастерки. А Ванин следил, много ли наскребет

водитель. Оказалось -- немного. Сенька беззвучно выругался и зашагал в глубь

двора.

7

На рассвете дивизия Сизова прорвала оборону противника и во

взаимодействии с другими частями, при поддержке танков, овладела городом

Красноградом; сбивая вражеские заслоны, советские полки устремились на

юго-запад к Днепру...

Разведчики, наскоро позавтракав, выстроились во дворе и ждали команды,