Солдаты

-- Почему?

-- Малограмотен я. Да и в политике плохо разбираюсь.

-- Это можно поправить. -- Парторг расстегнул свою неизменную сумку и

вынул оттуда какую-то книгу. -- Вот возьми, почитай.

-- Что вы! Не одолею! -- и печально улыбнулся, обнажая щербатую

челюсть. -- Не по зубам...

-- Ничего, возьми. Одолеешь. Поможем.

Михаил взял книгу.

Шахаев ушел удовлетворенный. Теперь он почти наверняка знал, что Лачуга

со временем будет хорошим коммунистом. А это значит, что после войны в

какое-то украинское селение придет новый руководитель, может быть

председатель колхоза, подобно Пинчуку, или бригадир в крайнем случае.

-- Хорошо!

Шахаев тихо напевал какую-то свою, бурятскую песенку. Извиваясь, она то

поднималась вверх, путаясь в вершинах яблонь, то срывалась вниз и стелилась

по земле, покрытой густой желтеющей травой.

-- Хорошо! -- кончив петь, громко проговорил он и рассмеялся. Потом

резко оборвал смех, помрачнел: -- А что же с Ваниным? Почему я до сих пор не

могу узнать, что с ним?

Не заходя в дом, Шахаев направился к начальнику политотдела, надеясь с

eго помощью навести справки о Ванине.

А он поправлялся: ранение было не столь уж серьезным -- просто

разведчик потерял тогда много крови. В этот день ему впервые разрешили

немножко погулять по улице. Щуря на солнце беспечальные, чуть-чуть

посерьезневшие светлые глаза, худой и слабый, переполненный радостным

желанием жить до скончания мира, он выбрался за городок, в котором стоял

армейский госпиталь, и по узкой дороге направился к лесу, к тому самому, где

он был ранен. Дойти туда ему не удалось. Встретился какой-то капитан,

спросил Сеньку, кто он и откуда. Ванин ответил и, незаметно для себя,

рассказал всю историю своего ранения. Глаза капитана загорелись, он схватил

разведчика за плечи и потащил в сторону, твердя:

-- Голубчик! Вот здорово, черт возьми! А мы давно тебя, брат, ищем!

Капитан оказался, как уже догадывался Ванин, корреспондентом армейской

газеты. В редакции и в самом делe слышали о подвиге разведчиков, да не

смогли найти Семена.

Офицер привел его в большой дом, где трудилось еще несколько

журналистов.

Ванин рассказал обо всем заново. Капитан записал его рассказ в свой

блокнот и поблагодарил разведчика. Вначале Ванин чувствовал себя в

незнакомой редакции несколько стесненно. Но уже через пятнадцать -- двадцать

минут он весело и беспечно болтал с журналистами, подогреваемый их острыми

шутками. Труженики пера ему явно понравились: они чем-то, должно быть своей

веселостью, напомнили ему разведчиков. Среди них будто и не было старших и

младших. Все -- равные, одинаково остроумные и легко возбуждающиеся.

Уходил Семен от своих новых знакомых неохотно. Давно он уж так не

дурачился, как в этот день. По дороге в госпиталь вспомнились ему

разведчики, Вера, и сердце больно заныло.

"Через педелю убегу", -- решил он твердо.

И, несколько успокоенный принятым решением, вошел в свою палату.

За окном сгущались тени. Сентябрь дышал в открытую форточку прохладой,

манил куда-то, в горы, наверное, в царство ветров, туч и орлов -- туда, где

скрылись, как в океане, друзья-товарищи, боевые его побратимы.

Эх, путь-дороженька! Далеко увела ты русского солдата!

Ванин разделся, лег на койку и, убаюканный ожиданием чего-то светлого в

будущем и усталым колебанием дремотной тишины, быстро заснул крепким сном

выздоравливающего человека, наливающегося новыми и всесильными соками жизни.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Георге Бокулей с трудом вставил обойму в свою винтовку. Сердце солдата

стучало часто и громко. Перед его глазами неотступно стояло лицо Василики --

то прекрасное, каким оно было всегда, то обезображенное, каким оно было у

нее мертвой. "Василика, солнце мое!.. Колокольчик ты мой звонкий!.." Георге

делал много ненужных движений: надевал каску, вновь сбрасывал ее,

перематывал зачем-то обмотки, застегивал и расстегивал ворот грубошерстного

мундира. Брат его, Димитру, был все время рядом с ним и беспокойно следил за

Георге.

-- Что с тобой? -- спросил он.

Но Георге Бокулей молчал. Он боялся, что ответ выдаст его окончательно.

Веки его отяжелели. Он стал плохо видеть. Перед ним все плыло, волнообразно

качаясь: и горы, и сосны, и бродившие в долине черные яки, и редкие

деревянные домики горных трансильванских поселенцев. В древних камнях

свистел ветер; небольшое облако, выбравшись наконец из ущелий, закрыло

солнце, и вокруг стало сумеречно. Сумеречно и тревожно. Солдаты готовили

оружие, гранаты, патроны. Приближались минуты атаки. Георге Бокулей, с

холодным и злым выражением на лице, напряженно ждал ракеты и, наверное,

потому не заметил ее. Он вздрогнул от грянувшего вдруг где-то впереди

русского "ура" и быстро выскочил из окопа. "Ура-а-а-а!" -- катилось с гор,

все нарастая, как грозный обвал. Впереди румынских солдат бежал Лодяну.

Бокулей искал глазами боярина. Увидел его тонкую фигуру левее роты. Штенберг

понемногу отставал...

Бокулей не слышал своего выстрела. Только на миг увидел, как качнулась

стройная фигура офицера. Штенберг упал наземь, покатился под гору.

С горы цепь за цепью, волнами, двигались, бежали советские и румынские

роты.

Немцы отстреливались, но уже ничто не могло остановить прорвавшегося с

гор живого потока. "Ура" докатилось до ближайших домов города и, будто

ударившись о них, разлилось по узким улицам, переулкам, дворам и огородам.

Через полчаса город был освобожден. Со всех дворов вели пленных.

На городской площади, против маленькой ратуши, толпы румынских солдат

смешались с толпами наших бойцов.

Румыны обнимали советских солдат, просили красноармейские звездочки и,

получив, торжественно прикрепляли их на свои выгоревшие пилотки.

Группа румын окружила, взяла в полон старшину Владимира Фетисова.

Дивизионный изобретатель прямо-таки растерялся.

-- Что они хотят от меня? -- спрашивал он Георге Бокулея, который был

среди этих солдат.

-- Они просят, чтобы вы, товарищ старшина, распорядились назначить

командиром роты нашего Лодяну. Больше они никого не хотят.

-- Как же я могу? Ведь это дело румынского командования.

-- Солдаты боятся, что к ним пришлют опять такого же, как Штенберг.

-- Не пришлют такого... -- на всякий случай успокоил Фетисов, хотя

вовсе не знал, что за командир был Штенберг, -- хорошего пришлют.

Слова Владимира подействовали. Румыны мало-помалу успокоились. Но на

площади еще долго стоял гул: румынские солдаты никак не хотели уходить от

советских бойцов. Они впервые так близко видели красноармейцев.

2

На южной окраине городка разместился штаб румынского корпуса.

Генерал Рупеску испытывал некоторую неловкость перед начальником

политотдела Деминым, навестившим его, очевидно, не случайно. Однако Рупеску

старался не выказывать своей неловкости. С подчеркнутой веселостью он

крикнул своему денщику:

-- Коньяк и две рюмки!

Демин улыбнулся:

-- Решили поклониться Бахусу, господин генерал?

Генерал засмеялся и кокетливо погрозил полковнику своим коротким

пальцем.

-- Не скрою. Люблю выпить. Особенно когда есть к тому причина.

-- Какая же причина, господин генерал?

-- А наша победа? Наша дружба? Разве за это не стоит выпить?