Солдаты

говорившего по-русски:

-- Я ведь ничего не знал. Я со своим взводом стоял за селом. Меня туда

выслал командир роты. Теперь мне понятно, для чего он это сделал. Лейтенант

Штенберг боялся, что я помешаю ему. Это его рук... Он еще вчера подбивал

солдат на это. Мадьяры, говорит, захватили наши, румынские, земли. Венгры --

наши враги, их надо проучить...

Бывший пехотинец сокрушенно покачал головой.

-- Вот вражина! Это, значит, тот, что про нас разные сволочные слухи

распускал? Ох же и тип! Вроде татаро-армянской резни устроил, -- вспомнил он

случай из истории, о котором узнал еще в школе от преподавателя. -- Мадьяры

такие же люди, как и все. В дружбе надо жить, а вы... Поглядели бы на нашу

батарею -- сколько кровей в ней смешалось! И русские, и украинцы, и

белорусы, и узбеки, один еще удмурт служит у нас. И все мы как братья, как

одна семья. Понял, Лодяну? -- И важно подытожил: -- Вот как надо жить!

На этом беседа Громового, любившего "просвещать" румын, не закончилась

бы, если бы его не позвал Гунько: нужно было возвращаться на батарею.

-- Ладно,-- улыбнулся маленький Громовой, пожимая широкую руку Лодяну.

-- Носи звездочку. Тебе -- можно!

А Марченко, распрощавшись с артиллеристами, дав Гунько слово

обязательно заглянуть на его батарею, поскакал разыскивать разведчиков.

В горах день казался короче. С разукрашенных в аквамариновый цвет

каменистых вершин по узким горным дорогам катились серые потоки полковых

обозов. Из-под приторможенных колес и конских копыт летели красные брызги

искр. Из ущелий темными черепахами выползали танки, готовясь к новому

наступлению на город. Селение, куда входили танки и обозы, утомленное и

испуганное, оцепенев, чего-то ждало, упрятав в своих недрах обитателей. В

нем было прохладно, но душно и сумеречно, как в глубоком колодце без воды.

Деревья, неподвижные и запыленные, странно отпугивали, удручая взор.

Хотелось поскорее подняться на гору, вздохнуть свежестью. Казалось, и само

село пыталось когда-то вскарабкаться на вершину, но, обессилев, сползло

обратно, сюда, в душную яму, оставив на скатах горы следы своего падения в

виде многочисленных полуразрушенных землянок, совершенно развалившихся

беседок и древнего замка, серого, мрачного, щербато скалившегося у самого

края обрывистой горы. Запыленные дома, увитые цепким и уже высохшим плющом,

стояли будто покрытые плесенью и опутанные липкой паутиной. Нарастал все

ширившийся грохот наших танков. И вместе с ним росло в душе нетерпеливое

желание -- поднять село и его жителей наверх, к солнцу, свету, воздуху...

На другом конце селения, в небольшом, брошенном каким-то перетрусившим

купчишкой доме, устраивались хозяйственные мужи разведроты. Страдая от

духоты и пыли, Пинчук забрался на крышу и командовал оттуда стоявшим внизу

Кузьмичом.

-- Подать флаг! Ось я его туточки зараз закреплю!

Он пристроил древко возле трубы. Красное полотно легонько колыхнулось.

Пинчук жадно потянул носом воздух. Ему показалось, что стало немного свежее,

легче дышать...

-- Эгей, Тарасыч! -- услышал он чей-то знакомый голос внизу.

Возле домика статный конь погарцовывал под лейтенантом Марченко.

-- Здравствуйте, товарищ лейтенант! -- обрадовался Пинчук. -- Якими

судьбами к нам?

-- К Забарову я... Он где?

-- В штаб вызвали. Слет какой-то готовят. И Шахаев там, и Аким, и...

Петр Тарасович осекся.

-- И она, значит, там? -- глухо спросил лейтенант.

-- С ними пошла, -- как бы извиняясь, ответил Петр Тарасович и поспешил

успокоить: -- А вы обождите, товарищ лейтенант. Зараз, мабуть, придут.

4

Чем дальше уходила дивизия в горы, тем труднее, тернистее становился ее

путь. Она медленно пробивалась вперед, как корабль, затертый торосистыми

льдами. Горам не было конца. Перевалив через одну гряду, солдаты видели

перед собой другую, еще более высокую и скалистую. В горах трудно было

поддерживать постоянное, локтевое соприкосновение с соседом, и оттого порою

думалось, что дивизия осталась одна против двух врагов -- немцев, усиливших

свое сопротивление, особенно в районе этого города Сибиу, и скалистых

великанов, которые тоже грозились раздавить, проглотить вдруг ставший там

странно маленьким и незаметным огромный и сложный организм дивизии.

Новые условия подсказывали и новые формы войны. Советским солдатам

приходилось овладевать ими в ходе непрекращающихся боев. Накопился уже

кое-какой опыт ведения горной войны. Его следовало распространить, сделать

достоянием всех бойцов, отделений, рот и полков. С этой целью и был проведен

слет Героев Советского Союза и бывалых воинов дивизии.

Небольшой зал помещичьей усадьбы с наскоро сооруженной сценой

наполнился до отказа солдатами, сержантами и офицерами. С переднего края

бойцов сняли ночью, и на совещание они пришли с оружием, многие в касках.

Под светом электрических ламп вспыхивала сталь винтовок, автоматов, ручных

пулеметов, боевые ордена и медали. За спинами гвардейцев, как всегда,

покоились набитые нехитрым солдатским добром вещевые мешки. Бойцы,

загорелые, обветренные, с любопытством оглядывали друг друга в этой

непривычной для них обстановке. Кашляли осторожно, прикрываясь пилотками. В

руках каждый держал блокнот с золотым тиснением: "Участнику 1-го слета

Героев Советского Союза и бывалых воинов". Над этим потрудились работники

типографии армейской газеты.

Участников слета приветствовал начальник политотдела. Он пришел сюда,

все еще не избавившись от тяжелого впечатления, вызванного последним

событием -- избиением некоторыми румынами из роты Штенберга мадьярского

населении. Демину показалось, что он только в эти дни по-настоящему глубоко

понял, насколько трудна и запутанна обстановка, в которой приходилось ему и

офицерам политотдела работать. Он хорошо видел, что сейчас не только он,

начальник политотдела соединения, становился полпредом своего великого

государства, но и каждый солдат его дивизии. Полковник понял это особенно

тогда, когда заметил то острое, неудержимое внимание, которое вызывали к

себе наши бойцы у солдат румынской армии и местного населения.

"Да, да, совершается историческое, грандиозное!" -- думал он, глядя на

бойцов, сдержанно гудевших в зале, тех самых бойцов, которых всей душой

любил и раньше, а теперь, кажется, готов был поклониться в ноги каждому.

Вместе с этим горячим чувством жило и другое, что беспокоило его. Он без

труда разгадал это другое. Оно рождено тем, что начподив в душе считал себя

не вполне подготовленным к новой обстановке. Раньше было все просто и

привычно: с одной стороны -- твоя дивизия, советские люди; на

противоположной стороне -- враг, и только враг, к которому нужно воспитывать

лишь ненависть. Теперь же один из вчерашних твоих врагов стал твоим

союзником и идет рядом с тобой, в одной боевой цепи. И это было бы только

хорошо и несложно, если б в румынской армии не происходило тех глубоких

процессов дифференциации, которые так хорошо видел Демин и которые были

результатом того, что в Румынию пришла Советская Армия.

Полковник посмотрел в зал, и ему стало вдруг легко и свободно. Он

привык при затруднительных обстоятельствах приходить в эту солдатскую гущу,

гдe так часто находил ответ на мучивший его вопрос.

Начподив стоял за длинным столом, накрытым красной материей, лаская

солдат своим добрым и умным взглядом. Ему долго аплодировали. Он несколько

раз поднимал левую руку, чтобы остановить бойцов, потом громко зааплодировал