Солдаты

-- О нет-нет, не забыл.

-- Вот и чудесно. Надеюсь, вы не откажете мне... в некотором умении?

Рупеску поморщился, но, спохватившись, быстро забормотал:

-- О да, да... разумеется.

Сизов незаметно улыбнулся. Потом спросил:

-- Значит, вы нe намерены действовать ночью?

-- Нет.

-- В таком случае я сам возьму у врага позиции, которые вы соизволили

ему оставить.

Румынский генерал деланно рассмеялся:

-- Отважные вы, русские!.. Ладно, ладно!.. Атаку сегодня возобновлю.

-- Ну вот и отлично! Желаю успеха! -- сказал Сизов, провожая Рупеску к

машине, стоявшей у крыльца.

Едва лимузин тронулся с места, Рупеску помрачнел, нахохлился и молча

ехал до самого своего штаба. По дороге вспомнил про последнее письмо

Раковичану, привезенное уже сюда, в горы. Член нового правительства, между

прочим, писал в этом своем послании:

"Ведете себя отлично, мой милый генерал! Но не увлекайтесь. Чем дольше

пробудут русские в горах, тем лучше для нас -- кое-что успеем сделать.

Отсюда делайте для себя некоторые практические выводы. Я, как вам известно,

человек по призванию не военный, поэтому не могу предложить вам какие-либо

тактические приемы. Их вам подскажет обстановка. Есть еще один вопрос, на

который вам, генерал, следовало бы обратить самое пристальное внимание. Вы

вступили в районы, наполовину заселенные венгерцами. Помните одно: ваши

солдаты должны рассматривать мадьяр как своих ярых врагов и соответственно

этому поступать с ними..."

-- Хорошо ему там рассуждать! -- угрюмо пробормотал Рупеску, удивив

этими словами ничего не понявшего шофера.

Вернувшись в свой штаб, корпусной генерал немедленно отдал распоряжение

возобновить атаку.

2

Но атака не удалась. Командир роты, которому была поручена операция,

повторил те же самые действия, которые днем уже привели его к неудаче.

Кончилось дело тем, что рота отступила еще дальше, потеряв пять человек

убитыми и семь ранеными. Утром, за час до новой, третьей по счету атаки,

вместо того чтобы продумать ee хорошенько, командир роты собрал в одну кучу

всех своих солдат и стал ругать советское командование, по вине которого,

как он утверждал, рота понесла эти "бессмысленные потери".

-- Морочат голову нашему генералу! -- Черные маленькие усики Штенберга

(это был он) по обыкновению вздрагивали. -- Черт знает что творится!..

-- При чем же тут русские, господин лейтенант? -- глухо спросил

взводный командир, судя по виду бывший рабочий. Ночью, во время атаки, его

взвод достиг было старых позиций, но, не поддержанный всей ротой, отступил,

потеряв двенадцать человек. -- Русские тут не виноваты, -- прибавил он,

невольно коснувшись красноармейской звездочки на своей пилотке.

-- А вам нравится, Лодяну, что нами командуют эти, советские? Вы

забыли, очевидно, историю с капралом Луберешти! Так я вам могу ее напомнить.

Вам доверили снова командование взводом. А вы... вы пресмыкаетесь перед

русскими!..

-- А вы, господин лейтенант, хотели бы, чтобы нами по-прежнему

командовали немцы? Так я вас понял? -- Сказавший эти слова близко подошел к

Штенбергу. Тот узнал в подошедшем нового командира соседней роты, Мукершану,

которого пытался убить еще там, в Гарманешти. При любой встрече с этим

человеком Штенбергу становилось не по себе.

Братья Бокулеи, по странному стечению обстоятельств попавшие в роту

молодого боярина, глядели на него откровенно ненавидящими глазами.

-- Где ваша национальная гордость, Мукершану? -- выкрикивал Штенберг.

-- Вы -- румын, а ползаете перед русскими!..

-- Что-то вы не говорили о национальной гордости, господин лейтенант,

когда вас отшлепал по лицу немецкий офицер. Помните? -- Мукершану

неторопливо присел на высокий длинный камень. -- Это было у Гарманешти,

недалеко от вашей родовой усадьбы. Мне солдаты рассказывали. Отхлестал,

говорят, вас тот офицер тогда здорово. Вы, однако, молчали, спрятав куда-то

"достоинство румынского боярина". -- Мукершану говорил спокойно, и это

спокойствие для Штенберга было особенно обидным.

-- Я попросил бы вас не говорить таких вещей при моих солдатах!

-- Почему вы не просили немца не делать этого при ваших подчиненных?

-- Прошу еще раз замолчать. Вы понесете ответственность!

-- Вы сами, господин лейтенант, завели этот разговор при солдатах. Я

вас отлично понимаю. Вы пытались возбудить в них ненависть к русским.

Безнадежное занятие!

-- Я хотел напомнить, что мы -- румыны и что нам...

-- Вы -- румын? -- Мукершану вдруг приподнялся с камня и, коренастый,

упругий, вплотную приблизился к тонкому лощеному офицерику. -- А позвольте

вас спросить, что в вас румынского? Фамилия у вас немецкая, порядки в своем

имении вы завели прусские! -- слова Мукершану тяжело и глухо падали на

стоявших рядом солдат, тревожа и возбуждая в них угрюмую злобу к Штeнбергу.

Они настороженно сверлили его недобрыми взглядами. Голос Мукершану звучал

все сильнее и резче. Молодой боярин несколько раз пытался безуспешно

остановить его.

-- Нам сейчас нечего делить, господин Мукершану, -- сказал он

примиряющим тоном. -- Мы идем одной дорогой, одним путем.

-- Нет, господин лейтенант, между вами и нами -- громадная разница. Вы

пошли этим путем только потому, что вам деваться некуда. Мы же встали на

него добровольно и идем рука об руку с русскими. И нам радостно идти по этой

дороге, ибо только она приведет нас к настоящей жизни.

Штенберг покраснел, не выдержав, крикнул:

-- Замолчите! Вы -- коммунист!

-- Именно поэтому я и не могу молчать. Вы -- трус и подлец! --

Мукершану, казалось, вот-вот схватит ротного. -- Вы не желаете воевать с

фашистами. И с этими мыслями водили людей в атаку. Клевещете на русских, а

следовало бы поклониться им и учиться у них воевать по-настоящему. Вон

полюбуйтесь!.. Могли бы вы взобраться на ту вершину?.. А русские, --

Николае, отвернувшись от Штенберга, смотрел теперь на солдат, -- на руках

втащили туда пушки, и благодаря этому мы сидим здесь спокойно и болтаем

попусту!.. Взгляните, взгляните, как они бьют!

Откуда-то сверху доносились резкие орудийные выстрелы и вслед за ними,

почти в ту же секунду, раздавались звуки взрывов. Но самой батареи не было

видно. Ее застилало медленно и величаво плывшее по ущелью, разорванное

острой грудью горы белое облако. Другое облако, поменьше, сиротливо плутало

меж скал, не находя выхода. Внизу в зеленой и узкой долине паслись косматые

яки. При каждом выстреле они вздрагивали и удивленно поднимали вверх тупые

морды, тревожно мыча; некоторые бежали к стыну*, прилепившемуся на склоне

горы.

* Стын -- деревянное помещение с несколькими изгородями, жилье пастухов

и место дойки скота.

-- Забраться с пушками выше облаков! Снилось ли это вам, господин

лейтенант, вам, бывшему офицеру горнострелкового полка?! -- продолжал

Мукершану, снова переводя взгляд на побледневшего боярина. -- А вы знаете,

кто командует этой советской батареей? Парень, совсем молодой парень, ваш,

наверное, ровесник. Я вчера познакомился с ним. Славный малый. Его зовут

Гунько. Офицеры из нашего корпуса, артиллеристы, не верили, что Гунько

поднимется со своей батареей на эту вершину. И знаете, что ответил он им на

это? Он сказал: "Нам многие иностранцы не верили. Сначала они не верили, что

мы построим в своей стране социализм... Мы его построили. Потом не верили,