Солдаты

с собой этот флаг.

"Без нашего родного флага дышать трудно..." -- бережно завертывая его в

чистое полотно, говаривал Петр Тарасович.

Флаг легко трепещет по ветру... Его шелест рождает в сердце Шахаева

чудесные звуки:

От Москвы до самых до окраин...

Песня звучит все громче и громче. Тает в далеких ущельях. А он,

приглушив дыхание, прислушивается к ней, будто настраивает свое сердце на

нужную, до трепета душевного родную волну своей прекрасной, единственной в

мире, раскинувшейся от края до края, от моря до моря, социалистической

державы. Невольно поворачивает лицо на восток, туда, где уже занимается

утренняя зорька, откуда скоро придет и сюда свет. Исчезает огромное

расстояние, отделяющее его от родимой земли, ощутимее становятся нити,

связывающие солдат с советской землей, солдат, ушедших в чужие края, чтобы

принести свет и другим людям.

Шахаев возвращается во двор. Ему хочется немедленно рассказать

товарищам обо всем, что он пережил и перечувствовал сейчас. Однако

разведчики уже спят. Бодрствует один лишь Кузьмич. Он хлопочет возле коней,

которых теперь у разведчиков более десятка.

В открытом лимузине в обнимку с Акимом спит Сенька. Луна освещает его

загорелое, ничем не омраченное лицо. Он по-детски сладко причмокивает

губами.

Ветерок, усилившийся к утру, гасит звезды. С гор неслышно сползает

туман. Усталое желтое око месяца тускнеет.

Где-то голосисто поет петух. Ему сразу же откликаются другие в разных

концах поселка.

На домах появляются белые флаги. Их становится все больше и больше --

здесь... вон там... и там... и дальше. Везде!

...Румыния прекратила сопротивление.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Фронт отодвинулся. Советская Армия ушла далеко вперед. Не слышно было

даже орудийного гула. В селе не осталось ни единого русского солдата, а

жизнь в Гарманешти не угомонилась, не вернулась в свои прежние, привычные

берега, как возвращается река после весеннего паводка, на что так уповал

черный Патрану. Возбуждение не только не спадало, но все более

увеличивалось, с каждым днем становилось шире, принимая грозные размеры.

Теперь крестьяне-бедняки открыто и настойчиво требовали земельной реформы,

по собственной воле избрали в некоторых селах народные советы, писали

длинные послания в Бухарест, угрожали.

Словом, было отчего призадуматься хромому Патрану. В его доме чуть ли

не каждую ночь проходили долгие совещания людей, которым, по словам

полковника Раковичану, "стало неуютно жить с приходом Красной Армии". Сюда

огородами, через виноградники, тайком пробирались сельский поп, "бывший

примарь, жандарм, тоже бывший, лавочник, управляющий имением помещика

Штенберга и, наконец, содержательница корчмы и публичного дома вдовая Aнна

Катру, известная тем, что умудрялась всучить по высокой цене самую что ни на

есть никудышную еду и цуйку гарманештскому или проезжему посетителю ее

заведения. О любом кушанье или напитке у нее имелось в запасе высказывание

какой-нибудь знаменитости, коим она ловко пользовалась. Видя, что посетитель

колеблется, раздумывая, заказать или не заказать блюдо, которое ей особенно

хотелось поскорее сбыть, она пускала в ход эти высказывания. И кто же мог

устоять перед словесными чарами знаменитого поэта или, скажем, романиста!

Перед всеми этими людьми страшный в неразрешимости своей встал вопрос:

"Что же будет теперь? Куда теперь?"

Молчали. Вздыхали. Кряхтели.

-- Ну что вы головы повесили! -- говорил наконец с упреком Патрану. С

этого он начинал вчера, позавчера, неделю и две недели назад.-- Русские, как

кривец, прошумят, пробушуют -- и нет их. А мы останемся. Они, вон они уже

где -- не видно, не слышно, к Венгрии приближаются. Не русских, своих надо

бояться. У нас своих хамов развелось хоть отбавляй. Земли захотели!..--

Сегодня старик говорил более горячо.-- Ну, дождетесь же вы, Корнеску да

Бокулеи!.. Вот только уйдут совсем ваши русские...

-- Христова правда! -- не дал договорить ему поп. Соскочив со скамьи,

он принялся неистово креститься.-- Христова правда... Несдобровать им, этим

оборвышам проклятым. Адским огнем их...

-- У нас один путь, господа! -- прервал его хозяин.-- Мы не беззащитны,

и наши сельские хамы должны скоро в этом убедиться. Слава богу, новое

правительство за нас...

-- Совершенно верно! -- живо подтвердил управляющий.-- Мой господин,

молодой боярин Штенберг, вчера прислал мне письмо, в котором подробно

говорит об этом. Никакой земельной и вообще реформы не будет, господа!..

-- Слава те, святитель наш! -- снова подскочил поп.-- Пресвятая

матерь-богородица!

-- ...Король остается с прежними функциями,-- торжественно повествовал

управляющий, вce более воодушевляясь. В этом месте его речи содержательница

корчмы и публичного дома всхлипнула, жандарм оглушительно шмыгнул носом и

встал во фронт, застыв изваяньем у порога, а лавочник чмокнул в щеку бывшего

примаря.-- Лейтенант Штенберг пишет, что...-- управляющий широко

улыбнулся.-- Он пишет, что Америка, великая Америка, господа, решила взять

шефство над нашей бедной страной!.. И еще пишет лейтенант,-- управляющий

резко снизил голос до шепота,-- он пишет, чтобы мы не сидели сложа руки, а

действовали... Коммунистов и всех, кто им сочувствует, помогает, всех...

понимаете?..

Поп вновь закрестился и бочком-бочком стал было пробираться к двери, но

Патрану ловко подцепил его своими железными волосатыми пальцами за рясу и,

водворив на прежнее место, пообещал:

-- Сболтнешь где, отец Ион, конец тебе! Вот этими руками удавлю... Бог

простит меня!

-- Что вы, что вы, сын мой! -- всплеснул пухлыми дланями перепуганный

насмерть поп, подальше отодвигаясь от Патрану.

Проговорили до полуночи. Под конец собрания кто-то спросил:

-- А где же твой Антон, Патрану?

-- В город, в Ботошани, уехал,-- ответил хозяин, побыстрее выпроваживая

гостей.

На этот раз Патрану солгал: он не сказал, что послал своего старшего

сына проводником большого отряда немцев, прорывавшихся в горы из

ясско-кишиневского кольца через тылы русских войск.

Прошло уже несколько дней, а старший сын не возвращался. Это сильно

тревожило старика. Проводив последним управляющего и закрыв за ним калитку,

Патрану присел на крыльце. Не спеша раскурил трубку. Задумался. Под сараем

младший, нелюбимый его сын играл на скрипке, выводя что-то жалобное,

хватающее за душу.

-- Леон, перестань пилить! -- злобно прикрикнул на него отец и,

застонав, тяжело вошел в дом.

Струна, тоненько взвизгнув, дрогнула, замерла, и вязкая, густая тишина

повисла над усадьбой Патрану.

2

Раньше всех поднялся со своими верными помощниками -- Кузьмичом,

Лачугой и Наташей -- старшина Пинчук. По случаю большой победы он решил

переодеть разведчиков во все чистое. До выезда ему хотелось перегладить

гимнастерки, брюки и белье. Наташа попросила у хозяйки дома гладильную доску

и с помощью Кузьмича вынесла ее во двор. Михаил Лачуга выгреб из под котла

угли и насыпал их в большой утюг, добытый Пинчуком еще в Шебекене, на Донце.

Угли разгорались плохо. Лачуга ходил по двору, раскачивая дырявый утюг, как

кадило.

За этим занятием и увидел его Ванин, проснувшийся в своем лимузине.

-- Христос воскрeсе, отче Михаиле! -- провозгласил он, натягивая