Солдаты

Павлов и Демин облегченно вздохнули, но через минуту беспокойство

охватило их с новой силой: "А вдруг в доте будут немцы?"

Генерал позвонил командиру полка Тюлину:

-- Направление держать на центральный дот.

Положил трубку, присел, откинул тяжелую голову назад, прижавшись

затылком к холодной стенке блиндажа. Долго молча глядели друг другу в глаза

-- начподив и генерал. Им, должно быть, было очень тяжело. Потом Сизов

быстро встал на свои твердые, сильные ноги, как-то встряхнулся, громко и

торжественно сказал:

-- Петр Петрович, начинайте!

4

Из кармана полинялых, истертых до блеска, словом -- видавших виды брюк

Владимира Фетисова выглядывала аккуратно свернутая кумачовая головка

маленького флажка,-- такие флажки покупают наши люди своим детям в дни

революционных праздников.

Рядовой Федченко давно уж присматривался к этому флажку, но все не

решался спросить старшину, зачем он ему понадобился. Наконец не выдержал и

легонько ткнул по карману Фетисова.

-- Это... для чего, товарищ старшина?

-- А что, помешал он тебе?

-- Нет, просто так. Интерес разобрал. Зачем, мол, этот флажок старшине

понадобился. Первое мая прошло, а до Октябрьской далековато...

-- У нас и ныне праздник. Разве не знаешь, какой день? Вот сейчас...

Близкий и оглушительно резкий выстрел орудия Печкина оборвал речь

Владимира.

-- Началось!..-- с ликующей дрожью в голосе прошептал Фетисов,

чувствуя, как колючий, лихорадящий ток побежал по его жилам.

Разом с орудиями Гунько заговорили другие батареи, подали свой голос

тяжелые пушки. Но артподготовка была необычно короткой и совсем, пожалуй,

нестрашной для неприятеля,-- она во всем не походила на те, которые

предшествуют крупным наступательным операциям.

Едва открыли огонь батареи, в воздух врезались и певуче огласили

окрестность красные ракеты. Тут же мимо Фетисова и Федченко, справа и слева,

а то и перепрыгивая через них, на гору, к хмуро насупившимся и молчавшим

дотам, побежали пехотинцы из роты Фетисова, наступавшей на самом левом

фланге полка. Старшину так и подмывало вскочить на ноги и присоединиться к

атакующим. Но, вспомнив, что он находится здесь с другой задачей, еще

плотнее прильнул к бронебойке. Бегущие пехотинцы сквозь оптику прицела

казались ему сказочными великанами. От вражеских укреплений их отделяло

совсем малое расстояние. Вот бы еще одна, две перебежки -- и...

Прямо в прицелившийся глаз Владимира из одного дота ударили частые,

яркие вспышки первой короткой пулеметной очереди. В черном зеве амбразуры

змеиным жалом замигало что-то красное и зловещее. Поднявшиеся было для

очередной и, может быть, последней перебежки советские стрелки дрогнули,

словно в недоумении потоптались немного на месте, потом опять побежали

вперед, но уже не так дружно, как вначале. Сперва ткнулся в землю, не

достигнув цели, один, за ним -- другой, третий. И вот уже все пространство,

отделявшее Фетисова от противника, вдруг стало до жути пустынным. Над ним

медленно рассеивалась дымовая завеса, поставленная нашими артиллеристами и

саперами.

Орудия Гунько первыми открыли огонь по этому доту. Фетисов хорошо

видел, как от его покатых боков серо-голубыми, ослепляющими брызгами

разлетались бетонные осколки. Но это не приносило доту особого вреда,--

пулемет по-прежнему хлестал по залегшим цепям советских пехотинцев.

Артиллеристы пытались и никак не могли угодить в амбразуру, жарко плюющуюся

смертельными плевками пулеметных очередей.

Фетисов весь горел, готовясь произвести выстрел из своего ружья. Первый

раз он не смог преодолеть волнения и промахнулся. Второй выстрел --

неприятельский пулемет, моргнув, смолк. Hо пехотинцы не поднимались: нелегко

солдатам расстаться со спасительной в этих случаях землицей. Им еще не

верилось, что пулемет немцев замолчал навсегда. Фетисов, обливаясь потом,

дрожа от внутреннего возбуждения, в бессилии кусал губы, кричал что-то

залегшим солдатам, но в общей сумятице боя его никто не слышал.

-- За мной, Федченко! Не отставай только!..-- хрипло крикнул он

напарнику, ловко подхватывая тяжелое ружье.-- Вперед, дружище!..

Владимир бежал, падал, проваливаясь в небольшие воронки и спотыкаясь о

камни и обрывки колючей проволоки. С разбегу подлетел к доту, какая-то

безумная и страшная сила внесла его на огромный раскаленный купол. Перед

глазами удивленных и одновременно смущенных стрелков над дотом рдяно

загорелся флажок. И недружное солдатское "ура" встряхнуло тяжкий полдневный

августовский зной и молодым, все более набиравшим силы громом покатилось

наверх, туда, к дотам, где в руках человека пламенно вспыхнул красный

маленький флажок.

5

-- Огонь! -- коротко прокричал в трубку Павлов, учащенно дыша, как было

всегда с командующим артиллерией перед большим делом. Услышав вслед за своим

голосом грохот орудий, он тряхнул контуженым плечом, не заметив даже, как

почти совсем вылез из траншеи наблюдательного пункта.

Это было ровно в два часа дня 19 августа 1944 года, когда дивизия

генерала Сизова начала свою небольшую, но исключительно важную, тяжелую и

кровопролитную операцию, предшествовавшую грандиозному наступлению Второго и

Третьего Украинских фронтов на ясско-кишиневском направлении.

Огромная высота с многочисленными дотами быстро покрылась белыми

дымками разрывов, точно на ней вдруг вырос и буйно расцвел большой сад. Вся

оставшаяся артиллерия дивизии наполовину била дымовыми снарядами, чтобы

прикрыть атакующие роты. Для настоящей артподготовки орудий явно не хватало.

Выстрелы были редковатые. Они не сливались в сплошной, торжествующий и

лихорадящий землю гул, к чему уже давно привыкли наши артиллеристы. Но нет

худа без добра: эту артподготовку немцы и румыны приняли за простой налет,

который производился с нашей стороны почти ежедневно, в одно и то же время,

то есть в половине дня, так что противник к нему привык и не придавал ему

особого значения. Именно на это и рассчитывал генерал Сизов. Когда враг

понял свою оплошность, было уже поздно: советские пехотинцы под прикрытием

дыма с непостижимой быстротой достигли траншей, в которых сидели румыны,

немедленно растеклись по ним и теперь приближались к дотам. С

наблюдательного пункта было хорошо видно, как маленькие фигурки стрелков,

подобно быстрым ручейкам, бежали по вымоинам. Отличались они от обычных

ручейков разве только тем, что катились не вниз, а вверх.

-- Смотрите, смотрите, товарищ генерал! -- радостно кричал адъютант,

показывая на фигуру пехотинца, взобравшегося на один дот. В одной руке

пехотинец держал, точно скипетр, что-то черное и длинное, во второй -- флаг,

и вид солдата был царственно-грозен на вершине седого дота.-- Вот герой! Ну,

конец фашистам!.. Сейчас драпанут!

-- Замолчи ты! -- резко остановил молодого розовощекого офицера Сизов.

Генерал старался увидеть центральный дот и не мог: его заволокло дымом.

Комдив не разделял радости своего юного адъютанта, считал ее

преждевременной. Опытным глазом генерал приметил, что зеленые ручейки наших

пехотинцев кое-где уже приостановились, а в других местах бег их все более

замедлялся. Только в центре да на левом фланге тюлинского полка пехота

по-прежнему продвигалась вперед и исчезала в тучах дыма и пыли. В нашу

стрельбу уже вплелся отчетливый клекот чужих пулеметов и автоматов, из-за

горы разом ударила румынская и немецкая тяжелая корпусная артиллерия.