Страница 8 из 21
На следующий день, 22 августа 1939 года, Гитлер получил дополнительное заверение Сталина, что Россия будет соблюдать «дружественный нейтралитет» при возможных конфликтах Германии с Польшей. Затем фюрер вновь вызвал высших военных командующих в Оберзальцберг, где прочел им лекцию о своем собственном величии и о необходимости вести войну жестоко и безжалостно, а также сообщил им, что, вероятно, отдаст приказ, чтобы нападение на Польшу началось через четыре дня, в субботу, 26 августа, то есть на шесть дней ранее намеченной даты. Это, в частности, засвидетельствовал в своем дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер: «День вторжения в Польшу определенно намечен на 26 (суббота)». Так, Сталин, до недавнего смертельный враг фюрера, сделал этот коварный шаг возможным.
В первой половине дня того же 22 августа Гитлер наделил Риббентропа «генеральными полномочиями вести от имени Германского рейха переговоры о пакте о ненападении, а также обо всех связанных с этим вопросах и подписать все необходимые документы, которые будут выработаны в ходе переговоров с непременной оговоркой, что достигнутые договоренности вступают в силу сразу же после их подписания». Одновременно Гитлер распорядился, чтобы для создания у Москвы впечатления солидности намерений Германии, делегация Риббентропа должна быть внушительной по количеству. Руководствуясь этим указанием, рейхсминистр включил в ее состав 37 человек, в том числе экспертов по вопросам международного права Гауса, Шнурре, Хевеля, главного переводчика Шмидта, сотрудников канцелярии, фотографов, а также позировавших перед камерами в качестве технического персонала гестаповцев.
Делегация Риббентропа отбыла из Берлина поздно вечером 22 августа. Два самолета «Кондор» взяли курс на Кенигсберг, чтобы после дозаправки и небольшого отдыха отправиться в советскую столицу: прибытие делегации в Москву намечалось на 13.00 23 августа.
Во время полета Гаус, сидя рядом с рейхсминистром, основываясь на полученных от Гитлера инструкциях, набрасывал текст секретного дополнительного протокола. Эта работа была продолжена ночью в кенигсбергском отеле. Имперский министр иностранных дел, по воспоминаниям переводчика Пауля Шмидта, трудился всю ночь. Он постоянно разговаривал по телефону с Берлином и Берхсгадсном, редактировал проекты документов, составлял варианты своих переговоров со Сталиным и Молотовым. В итоге были подготовлены проекты, готовые, как считала германская делегация, к подписанию. Что касается секретного дополнительного протокола, то как явствует из телеграммы Риббентропа германскому посольству в Москве, было разработано как минимум два варианта. Один из них предполагал минимум, а другой – максимум уступок. Соответствующий вариант должен был предлагаться советской стороне в зависимости от объема требований. Скорее всего подписанный затем протокол был адекватен варианту – минимум. В то же время текст пакта о ненападении претерпел незначительные правки германской стороны и был близок к советскому проекту, переданному Шуленбургу Молотовым 20 августа.
А тем временем в 10.30 вечера музыкальные передачи немецкого радио внезапно были прерваны и диктор оповестил германское общество; «Имперское правительство и Советское руководство договорились заключить пакт о ненападении друг с другом. Имперский министр иностранных дел прибудет в Москву в среду, 23 августа для завершения переговоров».
Таким образом, маятник часов был запущен. Он целенаправленно стал отсчитывать время до официального оформления советско-германских договоренностей. Для Гитлера, рвавшегося к мировому господству, будущий договор о ненападении должен был стать глобальным по значимости, так как затрагивал судьбы многих государств Европы и за ее пределами. Сразу же после подписания документов Германия получала максимально благоприятные для себя условия, поскольку не только предотвращала вступление в войну союзников Польши, но и гарантировало стопроцентный «нейтралитет» СССР в отношении Польши при «уважении» интересов Москвы в Прибалтике. Для Сталина появлялась возможность «на законном основании» вернуть СССР «исконные» российские территории Западную Белоруссию, Западную Украину и Бессарабию, – и тем самым создать «буферную зону», которая могла отдалить новые границы Германии от стратегических объектов Советского Союза.
5. Риббентроп: «Я чувствовал себя как среди старых товарищей»
Два самолета «Кондор» с германской дипломатической миссией прибыли в Москву не в 13 часов дня, как намечалось, а несколько позже. Причиной тому явился неожиданный их обстрел советскими приграничными зенитками (пограничники не были предупреждены о мирном характере перелета границы чужими самолетами с крестами на борту), в результате чего немецким летчикам пришлось немало поманеврировать, уклоняясь от губительного огня. Прибывшую делегацию встречали заместитель наркома иностранных дел В. П. Потемкин и заведующий протокольным отделом Н. И. Барков. Как и полагается в таких случаях, в аэропорту были вывешены государственные флаги (принимавшая сторона не имела даже приличного флага с изображением свастики – его срочно доставляли с киностудии «Мосфильм», где в течение многих лет снимались антифашистские фильмы), выстроен почетный караул, исполнен фашистский гимн (оркестранты разучили его в срочном порядке) и «Интернационал». После обмена приветственными речами дипломатическая миссия перешла под патронаж посла Шуленбурга. По соображениям безопасности рейхсминистр был доставлен в германское посольство в бронированном автомобиле Сталина. Вся делегация разместилась в здании бывшего австрийского посольства, которое со времен «аншлюса» стало придатком немецкого представительства: его фасад выходил на прекрасный отель, отданный в распоряжение англо-французской военной миссии с самого начала переговоров в Москве.
После импровизированного обеда на скорую руку, Риббентроп начал тут же готовиться к встрече в Кремле: послу не было известно, кто будет вести переговоры – Молотов или сам Сталин, – что не мало раздражало рейхсминистра. С нескрываемым нетерпением он велел послу сообщить в Кремль, что не менее чем через 24 часа его с докладом ждет фюрер в Берлине. Настойчивость гитлеровского эмиссара, как и предполагалось, сработала в нужном направлении: в 3 часа 30 минут Риббентроп, Шуленбург и переводчик Шмидт были приняты в кабинете Сталина. Кроме самого «хозяина» там находились двое – Молотов и переводчик В. Павлов Несомненно, что личное присутствие Сталина обескураживающе подействовало на германскую сторону'. Оно, несомненно, свидетельствовало о серьезности намерений советского руководства.
Первая встреча продолжалась до 18.30, Во время переговоров Риббентроп старался внушить своим собеседникам мысль о том, что фюрер искренне стремится «поставить советско-германские отношения на новую основу и на длительный срок добиться соглашений во всех областях». В свою очередь Сталин, говоривший, по воспоминаниям Шуленбурга, «коротко, выразительно и немногословно» подчеркнул также желание советской стороны достичь наиболее полного взаимопонимания с Германией.
Итогом состоявшегося обмена мнениями явилась констатация обоюдной готовности заключить совместный пакт о ненападении. Польский вопрос обсуждался в деликатно ненавязчивой форме. Причем, рейхсминистр несколько раз нарочито подчеркнул, что Гитлер сделает все возможное, чтобы «мирным путем урегулировать ситуацию с Польшей и все связанные с этим трудности». Однако на всякий случай было оговорено, что если паче чаяния возникнет германо-польский конфликт, «должна быть согласована демаркационная линия». Если следовать директивам Гитлера, она должна была быть нанесена на карту и проходить вдоль рек Писса, Буг, Нарев и Сан. В рамках германо-советских интересов обсуждалась также и демаркационная линия в Прибалтике. В последнем случае Сталин настаивал на передаче СССР незамерзающих портов Любавы и Виндавы, на что германская сторона ответила согласием обстоятельно обдумать этот вопрос в самом ближайшем будущем.