Страница 9 из 24
-- Выслушайте, кавалер Феникс подвел ко мне за руку прекрасную госпожу Санта-Кроче.
-- Прекрасную?
-- Да.
-- Прекрасную? -- от шеи на щеки, на виски государыни проступили красные пятна. Ее приятное лицо постарело:
-- Оставьте дипломатические формалитеты... Я вижю, вам пришлась по нрав сей заезжая девка.
-- Государыня, государыня! -- смуглые ладони Ланского растерянно затеребили серебряные пуговки сиреневого камзола.
-- Причины нет слюшать о ваших петербургских амурах.
-- Ваше Величество!
-- Я знаю мое величество! У меня не в обычае насильно держать кого при себе. Вы вольны, Александр Дмитриевич, в своем сердце.
-- Государыня, но вы не хотите слушать меня. Смуглое лицо Ланского посерело. Он так сильно ударил себя в грудь кулаком, что перстень плеснул вишневыми огнями.
Екатерина медленно шла к павильону. Коготки господ Сира и Тома выстукивали на паркете легкую барабанную дробь.
-- Ступайте, сударь, на амурные ваши прогулки в столица. В Сарском Село вас боле не ждут...
Ланской растерянно смотрел вслед императрице. Потом его лицо осветилось улыбкой.
-- Астрея, ревнуешь, -- Астрея?..
А вечером, когда в полукруглых окнах дворца замерцали многие свечи, в павильон молодого генерала пробралась мимо оранжерей Марья Саввишна Перекусихина. В желтом шелковом душегрее, в черном корсаже полоской, востроносая, тощая, походила камер-фрау Перекусихина на осу.
Ланской лежал на канапе к стене лицом. Марья Саввишна подергала генеральс-адъютанта за белую косицу, обвитую черным гро-греном.
-- Ай, хорош молодец, начудесил, -- зажужжала Перекусихина, подбоченясь. -- Было бы молчать о вечерашних авантюрах твоих, кто за язык-то потянул.
-- Государыне моей я не лжец, -- хмуро ответил Ланской. -- Что вам надобно?
-- Пожалуй на половину Ее Величества. Там узнаешь...
В спальне императрицы на шифоньере горит свеча. Екатерина, поджав ноги, сидит на смятых пуховиках. Один парчовый башмак упал, другой еще держится на кончиках пальцев.
Камер-фрау легонько втолкнула Ланского.
-- Вы? -- государыня разжала руки с колен. Кончиком ноги, не глядя, поискала под постелью упавший башмак. В ночных одеждах казалась она пышнее, величественнее и старше, чем утром.
-- Тут вам вольный абшид, отставка, чины, деревни -- ее продолговатые пальцы пошуршали в бумагах на шифоньере. -- Вот, возьмите... Благодарствую, что были мне другом. Понимаю: я стара, вы молоды. Идите... Ничего.
Последнее слово она выговорила -- "нишево".
-- Вы вольны меня удалять, государыня, -- поклонился Ланской. -- Но чинов и деревень мне не надобно... Гоните, когда не верите. Все едино, без тебя не жить... Люблю, не лгал, никогда не солгу, люблю тебя, царица славная, великая, светлая.
И пал на колени, сильно охватил ее ноги. Государыня испуганно долго смотрела в его пылающие глаза. И вдруг коротко рассмеялась.
-- Любишь, не врешь... по глазам вижю: любишь... Я, старая баба, -- я тебя ко всему свету ревную. Встань.
Государыня так быстро ходила с Ланским по спальне, что ее белые одежды, раздуваясь, обдавали генерала свежестью.
-- Говори, Александр, точно хороша Санта-Кроче?
-- Хороша, государыня, не солгу. Но не о ней речь -- а о Фениксе.
-- Лысый бес? Накаверзничав с моими масонами, он удерет. -- Калиостро пустое.
-- Нет, государыня... Как он взглянул на меня, я тотчас... Страшные глаза... Я мигом руку от него вырвал, карету погнал... Испугал меня сей кавалер... И всю ночь он мне виделся, смотрит из тьмы: "Ланской, хочешь золота?" И я думаю, государыня, что...
Генеральс-адъютант покосился на темное окно, где от дуновения сквозняка стлался желтым копьем огонь одинокой свечи.
-- Что кавалер Калиостро -- черт.
-- Черт?.. Тише. -- Суевер, и меня напугал... Пустой вздор. Точно ли Калиостро -- черт, я не ведаю, а что он дерзостный шарлатан, шут полосатый, мартышка, то ведомо всем.
-- Выгони его из Империи. Страшные глаза... Чую, для зла прибыл сей кавалер. Выгони.
-- Нет, хочу подождать, что он тут накуролесит, выслать успею. Не с такими боролась. Маркиз Пугачев чем не черт? А коли Калиостро -- подлинно господин сатана, тем виктория над ним будет славнее.
-- Бесстрашная ты...
-- Вижю, Калиостро тебя попусту затревожил, -- оставь. А я полагал, от робости ты невесть что плетешь, отойти думаешь, а сказать боишься. Вот и лжешь.
-- Не могу лгать тебе. Ровно Нарцисс, я увидел себя в твоих глазах. Я от любви к тебе умру... Думаешь, не брезговал я прозвищем фаворита, думаешь, не шептались о сем в кумпаниях... Честью отцовой клянусь, не переступил бы порога опочивальни твоей, ежели б...
-- Что, милий? -- на ее круглом подбородке разбежались приятные морщинки, лукавая звездочка.
-- Ежели б не судил так Бог. Сударушка, лебедь, воистину взяла ты сердце мое. Чудесна моя судьба: кавалергардский офицер полюбил императрицу всероссийскую... И не стыжусь, не стыжусь, что округ нынче шепчут -- Ланской в случае, Ланской фаворит...
Они сидели в одних креслах. Государыня приблизила к Ланскому потемневшие глаза и улыбнулась странной жалобной улыбкой.
-- Фавориты, фавориты. Точно. Много их было... Слюшай, вот скажу... Девчонкой привезла мать в Россию. Принцесса Катрин, дочь прусского полковника, я был тогда худенькой, неуклюжей девчонкой Фикэ, нищенка при дворе Елисавет. Но от натуры имел девчонка Фикэ ум смелий, смешливый. Была я философ о шестнадцать лет. А Петр Федорович, покойный император, ту худенькую девчонка Фикэ по плечам, глиняной трубкой, с огнем, по плечам... Видит Бог!..
Екатерина встрепенулась, дрогнула, прижалась к Ланскому.
-- Катя, Катя...
-- Там на окне бабочка у свечи, бьется... Видит Бог, в крови императора Петра Федоровича неповинна. В блудах грешна, во лжах, в сердце жестком, а в крови Петра Федоровича, видит Бог. Никогда не была жадной до человеческой кровь. Алексей Орлов, рубец у него, во всю щеку, Алешка, пьяный, императора прикончил... Свершилось. La revolution... В ногах вонючие царедворцы ползали, руки обуглили поцелуями -- псы. А мне тогда больше всего на белый конь, -- Бриллиантом его звали, -- на белом конь пред гвардейскими полками гарцевать желалось. Богиня в Преображенском мундире, лавровый венок... Но вскоре Фикэ понял, или быть ей императрицей, или придушат ее в дворцовых чуланах: императору Петру Третьему изменили, изменят императрице Екатерине Второй... Да, я лестью, я приятством взяла. Я, Александр, по рукам пошла. Любой гвардейский солдат, мой сподвижник в петербургской гистории, мог тогда изъявить на меня права... И пошла Фикэ по рукам...
Государыня привстала:
-- Я властна требовать молчания от россиян современников, но что скажет потомство?.. Ведаю, найдутся средь потомков бесстыжие, которые поглумятся вволю над принцессой Фикэ, забыв императрицу Екатерин.
И жалобно, тоненько засмеялась закрыв руками лицо. Ланской пробовал отвести ее пальцы.
-- Нишево, нишево... Нашлись у Фикэ и друзья. Князь Потемкин -- отвага ума, Григорий Орлов -- мягкое благородство, а я между ними -- курц-галопом, курц-галопом.
Екатерина тряхнула головой, утерла глаза.
-- Нишево, я не плачу... Курц-галопом, -- отчего все дела мои, самой великой важности, стали принимать мягкое изящество... Дурно токмо одно, у твоей государыня было и осталось бабье сердце. Ведь я немка. А немки до старости мечтают о своем человеке. Понимаешь -- mein Ma
-- А, черт, разревелась. От таких расстройств у меня подымается желудочный ураган. А государям надобно свежая голова и хороший желудок.
Ланской по-детски рассмеялся.