Страница 43 из 48
Долгорукий не мог понять: правду говорит "лукавый немец" или он просто издевается над ним?
-- Что же ты, князь Алексей, не слыхал, что ли, моего приказания? -- нетерпеливо воскликнула Анна Иоанновна.
-- Сейчас, ваше величество, я отправляюсь за ней, -- дрожащим от бешенства голосом произнес Долгорукий.
"Что это с ней? Откуда взялся вдруг этот властный тон, эта горделивая осанка?" -- недоумевал он, выходя из покоев государыни.
* * *
-- Вставай, Ваня! -- тормошил Алексей Долгорукий красавца Ивана, отдыхавшего после бессонной ночи.
-- А... мм... -- промычал тот в богатырском сне.
-- Вставай, говорю!
С трудом очухался князь Иван.
-- Что надо? -- недовольно спросил он.
Алексей Долгорукий принялся рассказывать только что происшедшую сцену в покоях Анны Иоанновны, прибытие Остермана и диковинный приказ о том, чтобы Екатерина одевала ее к парадному выходу. По мере того как говорил Алексей Долгорукий, все большее и большее изумление появлялось на лице князя Ивана. Сон с него сразу слетел.
-- Да ну?
-- Вот тебе и "ну"! Не чаял я, что после вчерашнего дня так дело пойдет!.. -- развел руками Алексей Долгорукий. -- Что же, разве ты не повеселил ее?
Иван усмехнулся. -- Разве меня не знаешь? -- вопросом ответил он.
-- Так чего же она фордыбачиться начала?
-- А это -- штуки проклятого немца.
-- Пожалуй, -- тревожно вырвалось у Алексея Долгорукого. -- Ну, мы поборемся еще! -- гордо выпрямился он. -- Она в наших руках, не вывернется! Да и Остерману не резон ссориться с нами. Нет, пустяки все это, зря труса мы празднуем!.. Мало ли что глупой бабе на ум взбредет?! Ты иди к сестре, вези ее, а мне здесь прохлаждаться некогда: нельзя без себя дворец да и ее оставлять...
Князь Иван почесал затылок и произнес:
-- Ой, заартачится Бкатеринушка, не поедет! Разве сам не знаешь ее характера дикого?
-- А ты уговори, урезонь, Ванюша!
-- А если не поможет? -- спросил Иван.
-- Силком тащи, волоком!.. Не навлекать же нам на
свои головы беды из-за ее глупостей?.. Иди, иди, а я поеду. Неспокойно что-то сердце у меня.
-- К какому часу торжество-то назначено?
-- К двум. Время есть, а все же поторопиться надо.
Князь Алексей уехал, а Иван отправился к сестре.
Ему пришлось разбудить ее, и, когда он сказал ей, в чем дело, Екатерина впала в такое бешенство, что, забыв о присутствии взрослого брата, вскочила с кровати в одной рубашке.
-- Что?! -- затопала она о ковер своими хорошенькими маленькими ножками.-- Я должна ехать одевать ее? Я?! Да ты рехнулся, что ли?
-- И не думал. Это ее желание, -- ответил Иван сестре. -- Не забывай, Катя, что с сего дня она станет уже официально императрицей.
-- Императрицей! Скажи, пожалуйста! Не она, а я... понимаешь -- я должна была быть императрицей! -- произнесла княжна, горделиво откидывая назад свою красивую головку.
Иван Долгорукий невольно рассмеялся, глядя на свою сестренку, стоявшую перед ним в одной рубашке и мечтавшую о короне.
Екатерина, заметив улыбку брата, окончательно вспылила.
-- Эх вы, "сильные", "могучие"!.. Прозевали вы трон для меня! -- с горечью произнесла она. -- Ведь я невестой же царской была.
Это взорвало князя Ивана.
-- Да что ты дурой притворяешься? -- крикнул он. -- Сама ведь знаешь о подложном завещании. Что же поделаешь, если дело не выгорело? Зато теперь все едино вся власть будет в наших руках. С Голицыными мы поладим. Вот" кстати, один из них, Василий, все на тебя зенки пялит. Выйдешь за него -- той же царицей будешь. Ну, собирайся скорее! Добром не поедешь, силой повезу.
-- Меня? -- сверкнула глазами княжна Екатерина.
-- Тебя. Чего ты на самом деле ломаешься? Мало, что ли, у нас и так хлопот и забот, а тут из-за твоих капризов неприятности получать!..
-- Не хочу я, не могу унижение такое принять, чтобы подавать туфли да платье!..
-- Да ты, дура, то сообрази: ведь сегодня для Анны день не торжества, но унижения, ведь сегодня ей покажут, какая на Руси будет царская власть. Ха-ха-ха!.. Короче воробьиного носа, поняла ты? -- цинично расхохотался Иван. -- Так ты зачем же хочешь лишать себя удовольствия унижением ее насладиться? Смотри, дескать, вся Россия знает, что ежели бы меня царицей выбрали, так я без всякого ограничения государством правила бы; а выбрали тебя -- на, получай, как нищая, милостыню -- игрушечную корону, корону без власти.
Помимо ожидания, эти слова Ивана произвели такое сильное впечатление на Екатерину, что она даже с радостью стала поспешно одеваться и поехала с братом во дворец.
* * *
-- Что же это вы, милая, заставляете себя так долго ждать? -- резко обратилась Анна Иоанновна к вошедшей в ее покои княжне Екатерине Долгорукой и впилась воспаленным взором в ее прелестное лицо.
"Говорят, что она уже изведала любовь. Да что-то непохоже: ишь, как свежа", -- с завистью подумала Анна Иоанновна.
Смертельно побледнела Долгорукая от такого "ласкового" приветствия.
-- Так как я до сих пор горничной еще не была, то не привыкла торопиться, -- надменно ответила она.
Анна Иоанновна вскочила со стула, подошла к Долгорукой и, близко наклонившись к лицу красавицы княжны, прошипела:
-- Ах, вот как вы умеете, милая, разговаривать?
Екатерина Долгорукая гордо выпрямилась. Резкий ответ уже готов был сорваться с ее уст, но страшным усилием воли она овладела собою и побелевшими от бешенства и волнения губами прошептала:
-- Разве я сказала что-нибудь дерзкое или оскорбительное?
-- Оскорбительное?! -- воскликнула Анна Иоанновна, сжимая кулаки. -- Да разве ты или иной кто можете оскорбить императрицу всея Руси?
Еле заметная, иронически-злобная улыбка пробежала по губам красавицы Долгорукой. Она вспомнила все, что слышала от брата.
"Погоди, скоро ты узнаешь, к_а_к_а_я ты будешь императрица всея Руси!" -- пронеслось в ее голове.
Остерман, оставшийся безмолвным зрителем этой тяжелой сцены, почтительно обратился к Анне Иоанновне:
-- Разрешите мне удалиться, ваше величество; вам пора приступать к туалету. Съезд уже начался.
-- Да, да, мой милый Остерман, вы правы! Пора, пора! -- возбужденно воскликнула Анна Иоанновна.
Остерман склонился к руке повелительницы и, целуя руку, проговорил:
-- Ах, я и забыл доложить вашему величеству, что до вашего выхода в парадный зал у вас домогаются получить аудиенцию обер-камергер Бирон и прибывший из Митавы синьор Джиолотти.
Радость, но вместе с тем и какое-то большое смущение вспыхнули в глазах Анны Иоанновны.
-- Хорошо... Я их приму, -- произнесла она.
Остерман вышел. Начался "великий" туалет императрицы.
На малиновой бархатной подушке сверкала, переливаясь разноцветными огнями, алмазная императорская корона. Тут же сверкали звезды; они должны были украсить грудь императрицы.
Каким взглядом, полным тоски и печали, смотрела на эти вожделенные предметы Екатерина Долгорукая! Ведь все это, все эти символы безумно-могучей власти могла принадлежать ей. А теперь? Теперь она была унижена, оскорблена.
-- Вы заснули, милая? -- послышался сердитый окрик Анны Иоанновны. -- Наденьте мне на ногу туфлю! -- и она протянула свою толстую ногу красавице Екатерине Долгорукой.
-- Я не могу наклоняться... у меня голова кружится...
Анна Иоанновна побагровела от бешенства и прохрипела:
-- Если ты, тварь, не наденешь мне туфли на ноги, так я тебя в Сибирь сошлю!
И Долгорукая надела...
Туалет окончился. Анна Иоанновна стояла во всем великолепии и величии парадного царского одеяния. Ее лицо, искусно подкрашенное, казалось красивее обыкновенного, благодаря также необычайному блеску, каким сверкали ее глаза.