Страница 5 из 32
души на распашку
воспринимающего
молящегося.
Книзу -- жест
дающего
отвечающего
чванства
этикетности
поучающего
благословляющего.
Расширяя смысл этих двух жестов и разводя обе руки все дальше и дальше, мы должны признать, что рука ладонью кверху есть земля, смотрящая на небо, а рука ладонью книзу -- небо, смотрящее на землю.
Посмотрите с точки зрения "ладони книзу" и "ладони кверху" на роли Лоэнгрина и Эльзы. Он -- это небо, сходящее на землю, он себя скрывает, он загадка, он поражает Тэльрамунда, он запрещает расспросы, он весь "никогда", -- он весь "ладонями книзу". И только в последней сцене, после рассказа, когда он объявляет, кто он такой, -- Парсифаль его отец, а сам он Лоэнгрин, -- тут он раскрывается, и ладони кверху, но чтобы сейчас же опять обернуться книзу при прощании с Эльзой: он ее оставляет, не прикасается, он отходит от нее, он раскрывает руку, точно из нее цветок падает на землю, и отлетает в неведомый мир. Эльза наоборот, -- это земля, взывающая к небу, это раскрытая душа, болящее сердце, зияющая рана. Она просит, ждет, встречает, принимает, благодарит; прощаясь, она удерживает, умоляет, изнемогает, -- она вся "ладонями кверху". Конечно, указания эти не должны приниматься с точки зрения внешнего "рецепта": вовсе не достаточно повернуть ладонь так, или иначе, чтобы "вышло хорошо"; надо понять дух жеста, и тогда из ладони он проникнет в руку, в корпус, в поступь, сообщится всему телу, выражению лица, произношению слов, способу пения...
Ясное подтверждение тому, что я говорю о значении ладони, дает слово "пожалуйста". Ладонью кверху -- позволение (подразумевается: сделайте одолжение). Ладонью книзу -- запрещение (подразумевается: нет-с, извините).
Говоря о ладонях, не могу не остановиться на руках, сложенных ладонями вместе: молитвенный жест. Об этом жесте много спорили, на объяснение его происхождения было потрачено не мало усилий, но никто к удовлетворительному объяснению не пришел. Сам Дарвин отказался от его объяснения и принимает объяснение, которое дает некий Уэджвуд в своем сочинении о происхождений языка. По этому объяснению молитвенный жест есть то самое движение, которым человек, отдаваясь в рабство, подставляет руки, чтобы ему надели цепи {"The Origin of Language", р. 146.}. Не знаю, сам ли английский писатель пришел к этому объяснению, но вот, что я читаю в одной старой и редкой итальянской книге 1616 г.: "Кто держит руки перед собой сложенные ладонями, свидетельствует, что он как бы виновный, которому руки связали, чтобы вести его к заслуженному наказанию {"L'arte de Ce
Мы посмотрели на вопрос о верхнем и нижнем направлении с точки зрения одного лишь положения руки, мы не говорили о движении. Что касается движения, жеста в собственном смысле, то можем в виде правила установить, что всякое "непременно" сопровождается движением сверху вниз, всякое "может быть" -- движением снизу вверх: внизу предел, вверху отсутствие предела, внизу положительное, вверху гадательное. То же опять-таки относительно голоса: когда беспредельность, отсутствие счета, -- голос кверху; когда счет, размер, порядок, -- голос книзу.
Сбирались птицы,
Сбирались певчи
Стадами, стадами, (кверху)
Садились птицы,
Садились певчи
Рядами, рядами, (книзу)
Думаю, что из приведенных примеров достаточно явствует значение верха и низа и важность в жесте правильного пользования направлением. Но если так важна одна разобранная нами подробность, можно ли сомневаться в важности жеста вообще и в серьезности последствий от случайного или ошибочного его применения? Повторяю, -- если правильный жест усиливает слово, неправильный его ослабляет, убивает. И еще скажу, -- если чувства выражаются в жесте, то в свою очередь жест вызывает чувство. Не даром нянька говорит ребенку: "Сделай ручкой дяде", -- жест привета вызывает приветливость. "Большинство наших страстей, говорит Дарвин, до того тесно связано с их внешним выражением, что они прямо немыслимы, когда тело находится в состоянии покоя". До какой степени жест может влиять на чувство, а в театре во всяком случае на интонацию, всякий может проверить на себе. Скажите мягким голосом и с деликатным жестом: "Нет, извините, этого я вам никогда не позволю". Теперь скажите то же самое с ударом кулака по столу и попробуйте при этом сохранить мягкий тон... Ясно, как важно для актера, -- который не всегда же одинаково расположен психически, -- воспитать в себе соответственность телодвижений. И что после этого думать о "руководствах" к сценическому искусству, которые советуют молодым актерам "играть, вовсе не думая о своих руках, -- тогда жесты рук выйдут плавными, разнообразными и совершенно уместными"? Не так ли учат детей плавать, кидая их в воду без иного руководства? Не думать о руках! Не думать о жесте! Оттого, что в жизни наши жесты бессознательны, воображают, что на сцене, чтобы быть правильными, они должны быть предоставлены случаю. Да возьмите приведенный уже пример. Кто в жизни, знакомя двух приятелей, не укажет рукой на того, кого называет, и не посмотрит на того, кому называет. Ни один не ошибется, самый неталантливый не ошибется. А поставьте человека на сцену и поручите ему сказать: "Вот дочери мои: Татьяна, Ольга", вы увидите, что у него выйдет, если он не задумывался над техникой этой процедуры. Что думать о "курсах", на которых ученики одного выдающегося артиста и преподавателя, за два года пребывания в школе, слышали лишь один раз замечание о жесте: "Ну, что у вас руки, как мельница, ходят?" Чего ждать от педагогики сценического дела, которая алчущим и жаждущим практических указаний преподает курсивом, как аксиомы, напечатанные изречения в роде того, что действительность, чтобы быть предметом и целью искусства, должна быть изящна, а рядом с этим обогащает пытливый ум такими истинами, что "драма -- слово греческое, означает действие", "каждая художественная драма содержит в себе идею"? Страшно подумать, что встречают протянутые руки, просящие хлеба {В интересной небольшой книжечке (к сожалению написанной не достаточно убедительно для такого читателя, который не одинаково с автором мыслит, а тем более для такого, который совсем не мыслит), "О форме в сценическом творчестве" С. Броневского (Баянус), читаю следующее трагическое в своей краткости замечание: "Ведь если, давая ученику стихотворение "Грезы" Надсона, я буду читать ему лекцию о том, что такое грезы, то едва ли поэтому он лучше прочтет эти грезы". Да, учить читать грезы не то же, что учить читать грезы.}! Не так ли крестьянский мальчик ходит в школу, -- к источнику воды живой, -- чтобы со страниц "Родного Слова" узнать, что "лошадь животное домашнее, голова у нее большая, у нее четыре ноги" и т. д.?