Страница 37 из 67
-- Евреи отдельно, русские отдельно!
Русские отошли в сторону.
Раздалась новая команда:
-- Женщины отдельно!
Мужчин вывели, должно быть на палубу. Нас осталось, кажется, три женщины под конвоем нескольких бандитов.
Потом нас вытащили на палубу. Мы рыдали, теряли сознание.
Бандиты взялись сначала за престарелую женщину и бросили ее в реку -- как была в одежде.
Потом бросили меня.
127
Я лишилась чувств.
Не знаю, как доплыла до берега.
Надо думать, что меня вынесло течением, и я нащупала руками болотистую землю и выкарабкалась на болотистый остров, заросший прутьями. Сколько я там лежала -- не знаю. Когда я пришла немного в себя и начала осматриваться, я увидала, что на другом берегу реки происходит что-то необычайное: там стреляли, шумели, кричали. Я глубже забралась в тростник и лежала там. Одежда прилипла к телу, все члены окоченели. Так пролежала я два дня и две ночи.
На третий день, на рассвете заметила лодку с двумя крестьянами, поняла, что тут все равно погибну, и решила попросить мужиков, чтобы они перевезли меня на другой берег. Мужики согласились и перевезли меня до села Межигорья.
Я вошла в коридор женского монастыря.
Спряталась под ступеньками.
Сколько там пролежала -- не знаю.
Когда раскрыла глаза, увидала возле себя сестру милосердия, которая приводила меня в чувство. Она отнеслась ко мне с большим состраданьем, забрала меня в свою келью, дала мне теплого молока.
Сняла с меня одежду и высушила ее. Посадила у печки.
Гладила мою голову и утешала с большой сердечностью.
Она подержала меня у себя несколько часов, а после этого велела уйти, потому что из-за меня:
-- Монастырь может постичь несчастье.
Я ушла.
Но идти в деревню побоялась.
Я пряталась в монастырском дворe, в хлеву для свиней -- он был пустой. Я лежала на сырой и грязной земле. Но и тут недолго продолжался мой покой.
Мужик привез свиней.
Он меня не обидел, отнесся ко мне сочувственно, только сказал:
-- Уйди... уйди.
И объяснил, что боится.
Так в течете 5-6 дней бродила я из хлева в хлев, из одной дыры в другую. Питалась сама не знаю чем, а если и знаю, то не могу этого назвать. В деревне все время стоял сплошной гул: стреляли, играли на гармонике и до глубокой ночи пели веселые песни.
128
12
"Слушай, Израиль!"
7-го апреля я выехал из Киева в Чернобыль на пароходе "Казак". Ехало 23 знакомых евреев и около 20 русских. Уже носились в это время слухи, что по дороге появились вооруженные банды, но мы себя чувствовали довольно спокойно, так как с нами ехало 15 красноармейцев с пулеметами и целым ящиком ружей и пуль. Под Межигорьем пароход обстреляли. Военный чернобыльский комиссар, ехавший на нашем пароходе, вышел на палубу и заметил, что с берега машут белыми флагами. Уверенный, что это военный сигнал для ревизии парохода, он приказал капитану причалить к берегу. Пароход пристал.
Тотчас вбежало на палубу человек 8 молодых крестьян, одетых в полушубки, вооруженных кто ружьем, кто палкой. Они скомандовали, держа ружья наизготовку: -- Русскиe в сторону, все евреи поднимите руки! Русскиe пассажиры и солдаты сейчас же отделились от нас.
Бандиты нас окружили. Обыскали.
При этом рвали с нас платья и щипали, забрали все ценные вещи, имевшиеся при нас: деньги, часы, у женщин срывали даже серьги.
Пришло еще несколько крестьян. Выстроили нас по двое. Выгнали на берег.
Мы там застали почти все еврейское население села Петровичи: стар и млад, девушки и женщины с детьми на руках. Нас согнали всех вместе, в одну кучу. От петровичских евреев мы узнали, что утопили всех евреев, ехавших на пароходе "Барон Гинсбург". Петровичских евреев арестовали всех ночью, и только что привели сюда на берег, чтобы их тоже утопить. Они рассказывали, что вечером собрался крестьянский сход и обсуждал вопрос:
-- Что делать с евреями?
Старые крестьяне, часто бывавшие в еврейских домах и выросшие вместе с евреями, высказались на сходе, что село не может взять на себя такой грех.
-- Лучше евреев выгнать из села,-- говорили они,-- и то, что им суждено, пусть случится с ними подальше от наших глаз.
Но молодежь настаивала, что теперь подходящее время и нельзя откладывать, нельзя выпускать евреев из рук.
129
Теперь топят и убивают евреев по всей Украине, и Петровичи не должны отставать.
...На берегу нас держали долго.
А потом погнали в деревню.
Мы пробовали спрашивать у бандитов:
-- Куда нас ведут?
В ответ последовали побои.
Нам велели молчать и процедили сквозь зубы:
-- На следствие...
Привели нас в гостиницу при женском монастыре, всех заперли в одной комнате и закрыли ставни.
Было еще рано: часов 6-7.
Вскорe явились к нам вооруженные бандиты и между ними много пожилых петровичских крестьян. Они нас обыскали и сняли с нас все, что им понравилось.
Позже пришла другая банда.
Она повторила то же самое.
После нее -- третья.
Мы остались в одном белье, а те из нас, которые имели несчастье носить хорошее белье, остались совсем голые. Среди приходящих крестьян было много хорошо знакомых петровичским евреям. Евреи стали просить своих знакомых крестьян, чтобы они их спасли. Но те вместо ответа искали глазами: что бы еще имеющее ценность с нас стащить. Среди них были и такие, которые горячились:
-- Жиды-коммунисты, вы превращаете наши святые лавры в конюшни, вы убиваете в Киеве наших братьев... мы вас будем мучить точно так же, как вы обходитесь с нашими!
А другие с особым смаком рассказывали -- как всюду режут евреев, выкалывают им глаза, женщинам отрезают груди...
Мы поняли, что погибли.
Мы лежали тихо, без слов, на земле.
У женщин даже иссякли слезы.
Только изредка ребенок заплачет, попросит есть.
Днем привели к нам еще 12 евреев, которых задержали на реке в лодке, и еврейского коммунистического агитатора Шаповала, который ехал с нами из Киевa и был снят с парохода вместе с красноармейцами. Шаповала привел человек средних лет, здоровяк с виду, в красной военной форме. Мы узнали потом, что это главарь банды. Шаповал нам передал по секрету, что с этим человеком можно столковаться и откупиться деньгами.
Среди нас пошел шепот:
-- Откупиться можно... откупиться.
Мы припали к его ногам.
130
Обнимали их, целовали.
Умоляли подарить нам жизнь, обещали ему золотые горы.
Человек в красном холодно посмотрел.
-- Дайте 30.000 рублей.
Петровичские евреи стали просить:
Выпустите двух из нас в деревню, и мы вам принесем требуемые деньги.
-- 60.000, последовал ответ.
-- Даже 100.000. Держите наших жен и детей в качестве заложников, отпустите нас в деревню, мы вам принесем.
Человек в красном не дал ответа и ушел, сказав, что зайдет позже.
Заходили и уходили крестьяне и, находя голых людей, с которых больше нечего брать, скверно ругались.
Вернулся человек в красном.
Мы снова почувствовали надежду на спасение.
Целовали его сапоги.
Умоляли.
-- Отпустите двоих в деревню, и они принесут деньги. Он ответил:
-- 900.000 рублей.
Мы обещали.
Но он подумал и сказал, чтобы ему указали адреса, и он уже сам получит деньги.
Мы назвали несколько имен.
Он ушел.
Наступила ночь.
Он не возвращался.
Для нас стало ясно, что мы пропали. Мы молились Богу, прочли "Видуй", предсмертную исповедь,-- попрощались друг с другом и забились в угол, отдавшись каждый своим последним думам. Я нашел блокнот с карандашом, и мы начали писать завещания. Для всех не хватило бумаги, и очень многие выцарапали свои имена на стенах монастырской гостиницы. Завещания мы передали совсем развалившейся старухе-еврейке; мы верили, что над нею сжалятся.