Страница 6 из 8
Прошло несколько дней, пока я вошел в свою новую службу и с величайшим трудом нашел в городе крохотную комнатушку. И в Екатеринбурге свирепствовал, разумеется, квартирный кризис. Причиною его были наличность большого количества войск и обилие широко расположившихся казенных учреждений, а отнюдь не умножение местного населения или процветание промышленности и торговли.
Гранильная фабрика в городе совсем стояла. Бывший монетный двор был занят каким-то другим производством при самом ограниченном количестве рабочих. Громадный Верхне-Исетский завод почти совершенно бездействовал. Крохотная починочная медико-инструментальная мастерская в здании гранильной фабрики; две мастерские каучуковых штемпелей; пара портняжных мастерских -- вот, кажется, почти все, что функционировало. Национализировано (кроме каучуковых штемпелей и нескольких портных) было все вплоть до парикмахерских и столовых. "Свободная торговля" производилась на базаре, куда крестьяне привозили кое-какие продукты, и на толкучке, где торговали и хлебом, и пирогами, и кусочками сахара, и спичками, и табаком, и всякой новой, а больше подержанной рухлядью -- сапогами, рубахами, гимнастерками и т. д. Торговцами на толкучке являлись зачастую солдаты, сбывавшие полученный в пайке сахар или махорку, чтобы купить хлеба. Цены при мне на все непрерывно росли, но в то время как в Екатеринбурге мука стоила 3-4 тысячи рублей иуд, в уездном городе той же Екатеринбургской губернии Кургане цена ей стояла всего 300 рублей за пуд. То же и с маслом и другими продуктами. Но привозить было нельзя -- мешали заградительные отряды.
За те два с половиной месяца, что я пробыл в Екатеринбурге, раза три на базаре и толкучке производилась облава: громадная площадь внезапно оцеплялась войсками; начинался шум, крик, крестьяне быстро складывали свои продукты в телеги и, нахлестывая лошадей, пытались удирать; публика -- торговцы и покупатели -- в панике разбегалась. Попавшихся в оцепленный круг сортировали, выпуская поодиночке: имеющих нужный ассортимент документов отпускали, не имеющих отправляли в милицию для удостоверения личности, вылавливали дезертиров, трудовых и военных, каких всегда оказывалась масса, нормированные продукты отбирали, а тех, у кого оные оказывались, -- главным образом женщин -- отправляли на несколько дней на принудительные работы, как паразитические элементы. На этой почве, между прочим, постоянно обострялось недовольство рабочих, жены которых нередко под тем или другим предлогом забирались прямо с базара на работу. После облавы два-три дня на базаре и толкучке было тихо, а там понемногу все входило в колею, и только цены делали внезапный скачок в гору.
Коренное население города сильно уменьшилось за годы Гражданской войны: кто был перебит, кто уходил с белыми, кто с красными при переходе города из рук в руки. То и дело, обращаясь к кому-нибудь на улице за указанием, как пройти туда-то, получал в ответ: "Да я сам не здешний, сам недавно приехал". Найти же даже правительственные учреждения было трудно и старожилу, так как почти все улицы были переименованы и доски со старыми названиями сняты. Названы были окраинные улицы по именам погибших мировых знаменитостей социализма -- Розы Люксембург, Карла Либкнехта и др. и местных деятелей Гражданской войны -- Якова Вайнера, рабочего Ивана Загвозкина, матроса Хохрякова и т. д., главные же две улицы города, как водится, были посвящены прижизненному чествованию Ленина и Троцкого. Их же именами, как именами Дзержинского и других, были окрещены клубы и пр.
По обилию военного элемента и сравнительной немногочисленности гражданского город имел вид настоящего военного лагеря. Множество лучших домов в самом центре города было отведено под постой красноармейцев и под различные военные учреждения. С утра до вечера по всем направлениям маршировали отдельные части и слышались солдатские песни:
Смело мы и бой пойдем
За власть Советов
И с радостью умрем
Мы за все что!...
[Последние две строки звучат, как известно; "И как один умрем / В борьбе -- .]
Ложась поздно ночью спать и просыпаясь рано утром, непременно слышал, как откуда-то издалека доносилась эта песня. Однажды довелось наблюдать курьез: навстречу мне двигалась какая-то большая колонна, распевавшая все эти же советско-патриотические слова. Когда колонна подошла ближе, я увидел, что это человек сто-сто пятьдесят дезертиров, окруженных конвоем и по приказу командира изъявляющих свою готовность умереть "за все это". Так умела казенщина опошлить все, в чем когда-то сказывался порыв наивного, но, несомненно, искреннего энтузиазма...
В центре же города помещалась и Чрезвычайка или, вернее, две Чрезвычайки: как город военный, Екатеринбург кроме обычной губернской -- Губчека -- имел еще Особый отдел ВЧК, правда, объединенные личной унией под главенством некоего Тунгузкова, человека крайне грубого и жестокого, но имеющие каждый свой штат и свои помещения. Особый отдел ведал главным образом армией и искоренением бывшего колчаковского офицерства; Губчека -- прочими гражданами. Губчека занимала уже несколько домов, но перед моим отъездом говорили, что она требует очищения еще двух-трех соседних зданий, так как ей-де тесно. Заключенные в обеих ЧК содержались в подвалах. Окна подвала Губчека выходили на улицу, и летом, когда окна были открыты, можно было заглянуть в глубь этого ужасного помещения, где в невероятной тесноте и грязи сидели заключенные с бледными, измученными голодом лицами, покрытые всевозможными паразитами. Один из знакомых местных коммунистов рассказывал мне -- передаю лишь то, что от него слыхал, -- что расстрелы производятся тут же, на дворе, под окнами заключенных. Он же утверждал, будто для операции расстрела мобилизуются по очереди все члены местной коммунистической организации. Я не решился спросить его, доходила ли очередь до него самого...
За время моего пребывания ЧК инсценировала как-то, в агитационно-устрашительных целях, гласное разбирательство дела о каких-то крупных хищениях. Разбиралось дело в городском театре, вмещающем несколько сот человек. Судились инженеры, заведующие складами и т. д. Несчастные были приговорены к расстрелу. Какая публика собралась на этот процесс и как вела себя, сказать не могу, ибо пойти на это зрелище, о котором возвещалось громадными афишами, у меня духу не хватило...
Ко времени моего приезда город имел приукрашенный вид: красовались разноцветные плакаты, высились в ряде мест наспех воздвигнутые триумфальные арки -- из дерева, покрытого размалеванным холстом. Это был след недавнего визита Троцкого, и, когда я уезжал, украшения, полинявшие от дождей и потрепанные ветром, все еще оставались на своих местах. Забавны были две арки. Одна -- на улице Ленина -- была украшена наверху по четырем углам портретами. С одной стороны -- Ленин и Троцкий, с другой -- главы Интернационала: 1-го Карл Маркс и 3-го... Григорий Зиновьев, а посредине между ними, на фронтоне, -- кучи ядер, винтовки, пулеметы и жерла пушек! Бедный Маркс! Довелось ему пострадать и на другой арке, воздвигнутой у выезда с площади Народной Мести -- площади, где стоит над обрывом дом купца Ипатьева, в котором были убиты Николай II и его семья, а теперь помещался коммунистический клуб. Наверху этой арки была картина: красноармейцы взбираются на скалу, на вершине которой стоит Карл Маркс... в красной рубахе навыпуск, шароварах и сапогах бутылками, с красным знаменем в руке, на котором написано: "Красный Урал".
В городе были воздвигнуты многочисленные памятники и статуи: голова Маркса на мраморном цоколе (площадь Народной Мести), памятник коммуне, жертвам борьбы с Колчаком, уральский рабочий и т. д. Большинство этих памятников принадлежало резцу довольно известного скульптора Ерзи, из крестьян-мордвин, которого хорошо знала парижская эмигрантская колония в 1910-1912 годах и который как-то получил даже в Риме премию. Несмотря на это, большинство скульптурных произведений, украшавших Екатеринбург, было крайне неудачно, особенно памятник жертвам борьбы с Колчаком, где на громадном глобусе, обитом железными листами, возлежала обнаженная женская фигура, повернувшаяся спиною к тут же расположенному небольшому кладбищу с могилами этих жертв. Более удачна была совершенно обнаженная фигура человека, пытливо всматривающегося в даль, поставленная перед собором. Но и эту фигуру портило то, что она была поставлена на не соответствующий ей, чрезмерно маленький цоколь, с которого был снят бюст Екатерины II. Кроме того, фигура возбуждала негодование религиозных людей: голый мужик перед собором, да еще задом к нему!