Страница 5 из 8
"Спецы" были другого типа люди. Оба они большевистский режим явно не одобряли. Но один был сдержан, другой же, более нервный и, судя по отдельным его словам, огорченный вынужденной разлукой не то с невестой, не то с женой, то и дело ввязывался в спор с актером. Спор был довольно бестолковый. Актер в коммунизме, социализме, революции, рабочем движении и прочих высоких материях, о которых говорил с пафосом, понимал весьма мало и то и дело сбивался с возвышеннейших всемирно-исторических рассуждений к умилению перед тем пайком, который он теперь получает, и тем почетом, которым пользуется "даже в РТЧК". "Спец" также в политике звезд с неба не хватал, и "критика" его сводилась преимущественно к нудному и злобному перечислению всех претерпенных им обывательских обид и огорчений. Но за спорами время проходило отлично, и, поиикировав-шись час-другой, спорщики раскрывали свои саквояжи, вынимали кое-какую снедь и начинали закусывать, мирно угощая друг друга белыми булочками, маслом и другими деликатесами, какие у кого оказались. Раз как-то в спор со "спецом" ввязался зашедший из соседнего купе молодой человек в высоких сапогах, брюках галифе, френче, шишаке с огромной красной звездой и прочих атрибутах военного звания, -- как выяснилось впоследствии, какой-то из чинов железнодорожно-че-кистского ведомства Этот оказался политически окончательно безграмотным, и спор принял совершенно комически-бестолковый характер: спорщики не слушали друг друга, говорили о разных вещах, перескакивали с предмета на предмет. Наконец молодой воин, отчаявшийся победить своего соперника в словесном турнире, возопил; "Да вы скажите мне, кто вы: меньшевик или эсер?" -- "Я -- беспартийный". -- "Так давно бы и сказали, я и разговаривать бы с вами не стал. Как спорить с меньшевиками и эсерами, я знаю: нас этому обучали. А то -- беспартийный! Тут не знаешь, с какой стороны и подступиться!" И, махнув рукой, бравый полемист вышел из нашего купе.
На станциях толпились мужики, бабы, ребята с хлебом, молоком, маслом, творогом, жареным мясом, птицей. Временами люди с винтовками ловили их, арестовывали, продавцы разбегались, но затем осторожно протискивались снова к вагонам, держа товар под полой, или уходили за угол станционного здания, на другую сторону полотна и т. д. и подманивали туда покупателей. Были тяжелые сцены: оборванный мальчик с несколькими кусками жареной баранины, жалобно вопивший: "Отпустите, дяденька!", когда непреклонный милицейский или продотрядчик, уж не знаю кто, тащил его в кутузку; бледный, растерявшийся железнодорожный рабочий, которого поймали на месте "преступления" с двумя бидонами конопляного масла, и т. д. Но в общем все сходило благополучно: вооруженные люди, стоявшие на страже тогдашней экономической политики, и торговцы, эту политику нарушавшие, как-то мирно улаживали свои дела и уживались друг с другом. А в некоторых городах, например Вятке, у самого вокзала был раскинут обширный базар с порядочным количеством съестных припасов.
Купить что-либо на станции у мужиков и баб за деньги было трудно. Требовали в обмен на продукты мануфактуру, мыло, соль, спички и табак. Особенно велик был спрос на табак -- махорку. Мужики брали иногда даже в уплату за свои товары насквозь прокуренные старые трубки, чтобы, искрошив их, пустить в ход -- уже как курево! Забегая вперед, отмечу, что, когда я через два с половиной месяца на обратном пути, руководясь опытом первого путешествия, запасся для "товарообмена" махоркой, я был жестоко обманут: махорку не брали нипочем. Мужики насмешливо заявляли, что теперь в табаке не нуждаются: засеяли и собрали свою собственную махорку. Бросались также в глаза бесчисленные крохотные полоски льна, ярким зеленым пятном врезывавшиеся в пожелтевшие уже поля. Маленькая иллюстрация к тому, как на неподходящую ей экономическую политику деревня отвечала возвращением от товарного хозяйства к натуральному."
Приехали мы в Екатеринбург в четвертом часу дня. Мне сказали, что для получения комнаты в гостинице надо обратиться в жилищный отдел местного Совета. Отправился туда и после часового ожидания, проверки моей служебной командировки, разговоров дежурной барышни по телефону с различными гостиницами, носившими громкие названия "Гранд-отель", "Пале-Рояль" и пр. (официальные названия -- 1-е советское общежитие, 2-е и т. д. -- не употреблялись в самих советских учреждениях), получил ордер на "Пале-Рояль". Поехал в "отель" и, оставив вещи в конторе, пошел с конторщиком осматривать отводимое мне помещение. Лестницы, коридоры, которыми мы шли, -- все это было грязно, заплевано, забросано окурками и заставлядо не ожидать ничего хорошего. Но когда меня ввели в отведенный мне "номер", я ахнул: в комнате среднего размера стояло пять топчанов, на них валялись шинели, вещевые мешки и прочий скарб, -- они были явно уже кем-то заняты. Я с недоумением обратился к своему провожатому: "Где же мне тут поместиться?" -- "А вот пока здесь, -- указал он на крохотную, согнутую полукругом козетку, вся обивка которой была содрана и из которой торчали грязная мочала, пружины, обрывки веревок, и пояснил: -- Тут пять делегатов еще помещаются, на красноармейский съезд приехали, но съезд скоро кончится..."
Оставаться тут явно не было возможности, тем более что и не особенно зоркими глазами можно было заметить клопов и вшей, в изобилии ползавших по топчанам и шинелям. Что делать? Наша партийная организация в Екатеринбурге -- я знал это еще до отъезда из Москвы -- была по случаю выборов в местный Совет арестована в полном составе, и вместе с нею арестован и член нашего ЦК т. Далин, по служебным делам (а заодно и с партийными поручениями) приехавший на две недели в Екатеринбург. Никакими "посторонними" адресами я, ввиду скоропалительности своего отъезда, не запасся, да и поопасался бы обременить своей крамольной особой посторонних людей в провинциальном городе, где все на виду и на счету и где у местной ЧК своя рука владыка. Куда деться? Я твердо решил провести ночь на стуле в конторе или хотя бы на улице, но ни в коем случае не ложиться на отведенное мне "по ордеру" ложе.
К счастью, я вспомнил, что в Екатеринбурге находится НИ. Суханов, тогда еще товарищ по партии, которого Троцкий, увлекавшийся очередным "спасительным" средством -- трудовыми армиями, привез в своем поезде и уговорил войти, в качестве представителя Народного комиссариата земледелия, в местный Сов-трударм -- Совет трудовой армии Приуральского округа (о нем -- после). Я бросился разыскивать его. Пошел в Совтрударм. Там служебная работа уже закончилась, и меня направили в Атамановские номера, значительно более опрятные, чем мой несчастный "Пале-Рояль", но отведенные исключительно для проживания приезжих и местных нотаблей, не имеющих собственной квартиры. Но и в номерах Суханова не оказалось: он переехал со своей семьей на дачу в Шар-таш, верстах в семи от города. По счастью, я нашел в гостинице молодого человека М., приятеля Суханова, вместе с ним приехавшего в Екатеринбург и вместе с ним застрявшего в Совтрударме, а теперь проклинавшего судьбу, занесшую его в эту дыру и в это никчемное, бесплодное учреждение. М. был настолько мил, что не только указал мне место жительства Суханова, но и согласился проводить меня к нему. Мы взяли за очень высокую по тогдашним временам цену лихача, каковых оказалось в Екатеринбурге несколько, и покатили чудесной лесной дорогой к Шарташскому озеру.
К семи часам вечера я добрался до Суханова, изумленно выпучившего глаза при виде меня: с трудом объяснил я ему, каким ветром занесло меня на Урал. Гостеприимная семья сейчас же устроила меня у себя, и временно я обосновался на даче. Тут же оказался и Далин, выпущенный недавно на свободу и хлопотавший по разным инстанциям об освобождении других арестованных товарищей: все они, один за другим, действительно вышли вскоре на волю.