Страница 72 из 224
8 октября я выехал в Дмитровский уезд для ревизии подведомственных мне учреждений и ознакомился с уездом. Я начал с г. Дмитрова, где мною были осмотрены все, как правительственные, так и общественные, учреждения. Предводителем дворянства в то время был граф М. А. Олсуфьев, милейший человек, проживший большую часть времени в уезде и весьма аккуратно относившийся к своим обязанностям; у него не хватало только знания дела, оно у него было поверхностное, и потому руководить деятельностью земских начальников он не мог, они были предоставлены сами себе. Его в уезде все глубоко уважали, врагов у него не было, и я думаю, никто про него никогда не сказал дурного слова, он себя держал очень скромно и был ко всем весьма доброжелателен. С земством у него тоже были налаженные хорошие отношения. Председатель земской управы Поливанов оставлял желать лучшего. Я не скажу, чтобы он плохо работал — он очень усердно и добросовестно относился к своим обязанностям, но это был человек чересчур молодой, совершенно безличный, и он всецело подпадал под влияние служащих в земстве, влияние нехорошее, так как большинство их было весьма оппозиционно настроено, и земская деятельность в уезде была далеко не на должной высоте.
Крестьянское население в уезде было хорошо настроено, при объезде мною волостей никаких особенных прошений мне подано не было, и беседы мои с крестьянами доставили мне большое удовлетворение. При проезде моем по деревням в районе 2 стана случился небольшой инцидент: пристав этого стана Снытко, очевидно желая мне доставить удовольствие, старался приготовить мне встречу со стороны местного населения. Следуя перелесками из одной деревни в другую, я увидал на прогалине группу крестьян, как оказалось, вышедших ко мне навстречу из соседней деревни, через которую мой путь не лежал. Я остановился, расспросил их, как они живут, нет ли жалоб, прошений. Переговорив с ними и простившись, я приказал кучеру ехать дальше. В эту самую минуту я услыхал возглас за толпой: "Кричите ура, черти!" Толпа загалдела, я обернулся и увидел за толпой пристава Снытко. По возвращении в Москву в приказе по полиции я обратил внимание исправника Грибовского на бестактные действия пристава и дал по сему поводу соответствующие указания всем исправникам. Мой приказ, очевидно, произвел впечатление и обратил на себя внимание, так как был переведен и напечатан в Берлине в "Berliner Tagesblatt" {"Берлинский ежедневный листок" (нем.).} в виде особой корреспонденции из России под заглавием "Empfange Ю la Potemkin" {Прием в духе Потемкина (нем.).}.
Бедный старик Грибский, дмитровский исправник, был в отчаянии, что его подчиненный сделал такую глупость. Сам Грибский был честнейшим и благороднейшим человеком, все в уезде его уважали, это был уже старик, ему было за 6о, и конечно, в его годы трудно было ему держать своих подчиненных в руках; я нашел довольно много дефектов в канцелярии полицейского управления.
В уезде я посетил и фабрику Лямина в Яхроме с пятью тысячами рабочих, обошел все мастерские, квартиры рабочих, школу, больницу. По устройству быта рабочих это была одна из лучших фабрик в губернии. Многие рабочие так сроднились с фабрикой, что работали из поколения в поколение. Я видел там много рабочих, которые уже 30 и более лет работают на фабрике. Беседа с рабочими доставила мне большое удовольствие.
Теперь постараюсь вернуться к 3 июня с. г., ко дню роспуска Второй Думы и обнародованию нового закона о выборах. Как я уже говорил, новый закон о выборах значительно изменял состав народных представителей, давая предпочтение буржуазным элементам. Автором этого закона был С. Е. Крыжановский, весьма талантливый, умный, бывший в то время товарищем министра внутренних дел и правой рукой Столыпина. Крыжановский отлично знал все слабые стороны характера Столыпина и очень умело и ловко ими пользовался для достижения тех или иных целей. По уму он был выше Столыпина, все смелые законопроекты, все распоряжения, как-то: закон 3 июня, земства в Западных губерниях, ограничения евреям и т. д. — все они инспирировались Крыжановским, который был их автором, но провести эти законы Крыжановский бы не мог, у него на это не хватило бы храбрости открыть забрало. Столыпин же, если так можно выразиться, был на это ходок, он был храбрый, смелый человек, открытый, и проводил он все эти "страшные" законы со свойственной ему настойчивостью. Таким образом, Крыжановский являлся ему незаменимым подручным.
К сожалению, Крыжановский, будучи по уму на голову выше Столыпина, по нравственным своим качествам стоял неизмеримо ниже. Он пользовался часто некрасивыми приемами, компрометировавшими Столыпина. Например, при выборах в Третью Думу Крыжановский как автор нового закона, не желая себя скомпрометировать, старался принимать всевозможные меры для того, чтобы большинство нового состава Думы получилось бы из людей, преданных правительству, с которыми легко было бы работать. Он старался воздействовать на губернаторов, вызывая их в Петербург и давая соответствующие указания сообразно местным условиям. При этом он не останавливался и перед подкупом на казенные средства, дабы провести в Думу желательных кандидатов.
Дело было так: в бытность мою в Петербурге я был приглашен к Крыжановскому, который мне стал говорить о подготовке к выборам по новому закону, спрашивая мое мнение, как я думаю сорганизовать предварительные съезды, какого размера ценза я буду придерживаться при подразделении съездов и т. д. После довольно долгого обмена мнений Крыжановский стал мне говорить, что Москва и Московская губерния являются как бы выразительницей мнения России, а потому особенно желательно, чтобы они дали желательных выборщиков, и что министр очень надеется, что Рейнбот и я примем все меры, чтоб достигнуть желательных результатов. Я ответил, что Московская губерния даже в Первую Думу дала умеренных депутатов, и потому я не вижу оснований опасаться, чтобы прошли нежелательные элементы. Тогда он меня спросил, не надо ли мне денег на расходы по выборам, что он может мне дать любую сумму, лишь бы только достигнуть результатов. Я был очень удивлен такому предложению, так как не привык к такой щедрости Министерства внутренних дел. Обыкновенно даже на самые неотложные нужды приходилось без конца писать, клянчить, чтобы отпустили хотя бы ничтожную сумму. Подумав и сообразив, что на делопроизводство по выборам и на печатание разных объявлений у меня совсем мало средств, я поблагодарил и сказал, что это будет не лишнее.
Он при мне открыл железный шкаф, вделанный тут же в стене его кабинета, и я увидел обе полки, туго набитые пачками кредитных билетов. Он вынул несколько и предложил взять 15 000 руб., если это не мало. Я ответил, что такая большая сумма мне не нужна (я не подозревал, что мне хотят дать денег для подкупа, я даже не допускал этой мысли), и сказал, что мне достаточно несколько тысяч. "Ну возьмите пять, — сказал Крыжановский. — Если будет мало, вы всегда можете получить еще". Затем он просил меня дать расписку и сказал, что эти деньги даются бесконтрольно на выборы и что отчетность по ним надлежит доложить ему лично. Я написал на листке, что получил 5 000 руб., и уехал в Москву.
Благодаря этим деньгам я мог широко развить переписку по выборам, печатать, не стесняясь средствами, объявления населению и т. д., приобрел даже, как мне помнится, пишущую машину, одним словом, поправил несколько скудные средства канцелярии, накупив бумаги и разных канцелярских принадлежностей. Щедро расходуя эти деньги на делопроизводство и пригласив даже лишнего писца на эти средства, я не мог все же израсходовать более 2000 руб. с сотнями. По окончании выборов я составил перечень расходов, приложил оправдательные документы и отвез в Петербург вместе с оставшеюся у меня суммой. Не застав Крыжановского (он был в отъезде), я отдал оставшиеся деньги и отчет директору Департамента общих дел, прося его по возвращении Крыжановского передать ему от моего имени, и в тот же день уехал в Москву.