Страница 52 из 59
-- Не отказывайте мне! Я понимаю: вы и ваша спутница опасаетесь меня; поверьте, перед вами не прежний Тольский! Я также готов служить и жертвовать своей жизнью ради полоненных москвичей.
-- Что же, если вам угодно, спасибо.
-- Вы согласны? А вы, Анастасия Гавриловна, все продолжаете на меня сердиться? Смените гнев на милость и протяните мне свою руку в знак примирения. Виноват я перед вами, сознаю, но свою вину я давно искупил. Простите же меня! Смотрите на меня не как на своего врага, а как на преданного вам человека.
В словах Тольского было столько искренности и сердечности, что молодая девушка протянула ему руку.
-- Вы... вы... простили меня? -- радостно воскликнул Тольский.
-- Да, я давно простила вас.
-- О, теперь я -- счастливейший человек на свете!
Отдохнув в избе старика, Мария Михайловна, Настя и их слуги отправились к Москве. Тольский с тремя здоровыми парнями, хорошо вооруженными, провожали их. Не доезжая до Тверской заставы, Мария Михайловна, Настя и их спутники пошли пешком, отослав лошадей в деревушку, из которой только что выехали; там же оставался и отряд Тольского.
Наступила ночь. Войти через заставы было невозможно, так как все они охранялись большими отрядами французских солдат; поэтому путники пробрались в Москву через вал, для дальнейшего пути в городе уже выбирая себе пустынные улицы и переулки, из опасения встретить французских солдат, которые, несмотря на глубокую ночь, шныряли повсюду в поисках надежного укрытия от огня. Пожары в Москве все еще продолжались, хотя и не такой силы, как прежде: большая часть Москвы уже выгорела и гореть больше было нечему.
Наши путники кое-как добрались до Тверской, где находился огромный каменный дом генерала Намекина. Он уцелел от пожара потому только, что в нем поместился со своею свитою один из маршалов Наполеона.
У ворот дома, несмотря на ночную пору, дремали двое неприятельских гренадеров с ружьями. Тольский заметил их и сказал Марии Михайловне:
-- А дело-то плохо! Едва ли мы попадем внутрь.
-- Почему же?
-- В вашем доме французы, и у ворот стоят двое часовых.
-- Боже! Стало быть, мой отец...
-- А разве вы надеялись тут встретить своего отца?
-- Когда мы выехали из Москвы, папа оставался дома; он занимался обучением своих крепостных ополченцев.
-- Вероятно, ваш отец примкнул к армии со своим отрядом.
-- Что же нам теперь делать, куда идти? -- упавшим голосом произнесла Мария Михайловна.
-- Пойдемте в наш дом. Может, он уцелел от пожара, -- предложила Настя.
-- Что же, пойдемте; только едва ли, моя милая, уцелел и ваш, -- сказала Мария Михайловна.
-- Если и уцелел, то в нем, наверное, тоже живут французы. А впрочем, пойдемте посмотрим; только вместе идти нельзя, нас могут заметить. Мы пойдем вперед, а вы немного поотстаньте и следуйте поодаль, -- проговорил Тольский, обращаясь к трем ополченцам и к дворовым.
Наши путники скоро подошли к уцелевшему каким-то чудом дому майора Лугового на Никитской. Тольский посмотрел в его окна, и хотя ночь стояла тесная, все же разглядел, что комнаты были пусты.
-- Никого и ничего не видно. Очевидно, ваш домик никем не занят, сказал он Насте.
Однако ворота оказались запертыми со двора.
-- Вот я и ошибся; ворота заперты изнутри, стало быть, в доме кто-нибудь да есть! -- И Тольский принялся стучать в калитку; но на его стук не было никакого ответа. -- Странно, не отпирают; впрочем, и не надо, я и так обойдусь. Ну, Кудряш, марш через забор! Тебе входить на двор таким путем, чай, не привыкать.
Кудряш, без всякого возражения и не задумываясь, быстро перемахнул через забор и, очутившись на дворе, так же быстро отодвинул засов и растворил ворота.
Мария Михайловна, Тольский, Настя, подоспевшие ополченцы и слуги вошли во двор. Кудряш опять запер ворота. Затем они подошли к двери, которая вела в сени дома, но она была тоже заперта изнутри.
-- Вот вам и доказательство, что в доме кто-то есть, -- произнес Тольский и принялся руками и ногами барабанить в дверь, а так как и на этот раз на стук никто не ответил, то он воскликнул: -- Да что это, померли здесь все или оглохли?
-- Вероятно, в доме пусто, -- промолвила Настя.
-- А это мы сейчас узнаем, если вы, Анастасия Гавриловна, дозволите мне взломать замок. Ну-ка, Ванька, подналяг на дверь плечом!
Но дверь была крепка и не поддавалась. Тогда пустили в дело топор. В конце концов дверь, сбитая с петель, с грохотом упала.
В просторных сенях было совершенно темно; отворили дверь в переднюю, там царил тоже непроницаемый мрак.
У одного из дворовых очутился в руках фонарь, и его зажгли.
-- Что с вами, милая Настя, вы дрожите и побледнели? -- участливо спросила Мария Михайловна.
На самом деле, Настя вдруг изменилась в лице.
-- У меня вдруг до боли сжалось сердце и закружилась голова.
-- Это от волнения и от испуга.
Тольский быстро отворил дверь в зал и остановился на пороге как вкопанный, при виде представшей перед ними картины.
На большом столе, в красном углу под иконами, лежал, очевидно, покойник, прикрытый простыней. Около стола с восковою свечою и с псалтырем в руках стоял старик камердинер майора Лугового, Савелий Гурьич. Он так предался чтению, что не слыхал или не хотел обратить внимания на вошедших и продолжал свое занятие.
Настя побледнела и дрожащим голосом тихо спросила Савелия Гурьича, показывая на покойника:
-- Кто это? Кто умер? Старик камердинер обернулся.
-- А... Это вы, барышня, -- спокойно проговорил он. -- Это ваш папенька скончаться изволили.
Не то стон, не то крик вырвался из груди бедной Насти, и она без памяти упала на пол.
Мария Михайловна стала приводить ее в чувство, и это наконец удалось ей. Настя открыла глаза и увидала себя в своей горенке, куда перенесли ее.
-- Ну, как вы себя чувствуете, моя милая? -- заботливо спросила у нее Мария Михайловна.
-- Мне теперь хорошо!.. Спасибо вам! Вы такая добрая... Няня, а ты плачешь?
-- Нет, нет, моя золотая, я... я не плачу; с чего мне плакать? -- стараясь скрыть слезы, промолвила старушка.
-- Позови ко мне, няня, Савелия Гурьича... Он мне расскажет про смерть папы...
-- Не отложить ли вам эти вопросы? Они слишком печальны и тяжелы для вас... Вы так слабы, -- с участием произнес Тольский.
-- О нет, как мне ни тяжело, а все же я должна узнать о смерти своего отца... Няня, позови же Савелия Гурьича, мне надо все знать...
Старуха Мавра принуждена была исполнить желание своей барышни.
-- Ну, Савелий, расскажи мне, только пожалуйста подробно, о смерти моего отца, -- обратилась Настя к вошедшему старику.
-- Его убили! -- дрожащим голосом ответил тот.
-- Как это? -- быстро спросил Тольский.
-- Французы... Дозвольте, я расскажу вам все по порядку. Мой барин, проводив барышню Анастасию Гавриловну, остался в доме и стал обучать своих дворовых парней военным приемам. В тот самый день, как французы в Москву вошли, барин отвел своих ратников к графу Растопчину, в его, значит, распоряжение, а сам домой вернулся... Во всем доме оставались только трое дворовых и я; оставшихся парней барин тоже стал обучать, роздал им ружья... Целый день занимался, а вечером заперся в своем кабинете, да так до утра и не выходил оттуда. А вчера утром и пожаловали к нам гости незваные-непрошеные, окаянные французы... Ворота были заперты, они стучаться стали. Помолился барин, взял ружье и вышел на двор, а с ним три дворовых парня, тоже с ружьями... Мне не велел выходить. "Ты, -- говорит, -- Савелий Гурьич, сиди дома, не показывайся французам, спрячься". Сказал так, крепко обнял меня да поцеловал. "Прощай, -- говорит, -- спасибо за услугу, едва ли мы с тобой на этом свете увидимся... Встретишь дочку мою, скажи, что я благословляю ее, и тебя, старик, за твою верную службу благословляю".