Страница 45 из 59
-- Здорово, дед! Что, не узнал, удивлен?.. Веди меня к своей госпоже... Ну что ты таращишь глаза?.. Или не разумеешь, что я тебе говорю? Видно, с перепугу?.. Вот чудак! -- воскликнул Тольский и обратился к Кудряшу: -- Эй, Ванька, пойдем!
Они вошли во двор. Там находился Иван Иванович. Его удивление и испуг при взгляде на Тольского также были безграничны.
-- Здорово, старина! Узнал? -- спросил у него с улыбкой Тольский. -- Никак и на тебя, любезнейший, нашел столбняк?
-- Признаюсь, сударь, нельзя не удивиться! Ведь вы к нам точно с неба изволили свалиться.
-- И то, почти с неба. Ровно три года не было меня в Москве.
-- Так... А теперь, сударь, дозвольте спросить, зачем снова пожаловали?
-- На тебя, старче, взглянуть; о здоровье твоем справиться... Ну да шутки в сторону; веди меня, старик, скорее к своей барыне Надежде Васильевне, в мезонин.
-- К какой-такой барыне? -- с удивлением воскликнул Иван Иванович, как бы не понимая приказания.
-- Пожалуйста, старик, не притворяйся удивленным. Я говорю: веди меня к жене своего барина, Викентия Михайловича Смельцова.
-- Как, сударь? Разве вы знаете?!.
-- Да, как видишь, знаю, кто пугал меня разными привидениями и пришельцами с того света, когда я квартировал здесь. Эти шутки выделывала твоя барыня со своими прислужницами, и ты, старый шут, очень искусно притворялся, будто ничего не знаешь, не ведаешь о том...
-- В ту пору ничего я, сударь, не знал и не ведал...
-- А теперь знаешь?.. Ну так веди меня скорее к Надежде Васильевне; у меня есть письмо ей от мужа. -- И Тольский показал запечатанное письмо, на котором рукою Смельцова было написано, кому это письмо адресовано.
Иван Иванович узнал почерк своего барина и проводил Тольского до наружной двери, ведшей в мезонин. На стук дворецкого вышла Лукерья и спросила:
-- Что надо?
-- Доложи барыне, Надежде Васильевне, что ее желают видеть вот они, у них от барина есть к барыне письмо. Поняла? -- проговорил дворецкий, показывая на Тольского.
Немало удивилась и Надежда Васильевна, увидев перед собою неожиданного гостя, и еще более удивилась, когда Тольский вручил ей письмо от мужа.
В течение всей своей затворнической жизни ни одного письма не получала бедная женщина от Викентия Михайловича, которого она считала для себя чужим: с ним все было порвано. И вдруг он написал ей письмо, в котором так заботливо и учтиво советовал ей, "ввиду грозящей Москве опасности от французов скорее собраться и выехать из города", который, наверное, будет взят врагами и предан огню и мечу.
-- Куда же я должна выехать? -- прерывая чтение, спросила Надежда Васильевна.
-- Самым безопасным местом является Петербург; туда не посмеют французы со своим Наполеоном показать нос.
-- Я думаю, что и в Москву их не допустят.
-- Кто знает! Я слышал, что главнокомандующий, князь Кутузов, на совете в Филях решил сдать Москву без боя.
-- Пустое! Москву народ любит и едва ли отдаст ее в руки завоевателей.
-- В Москве слишком мало осталось жителей, и защищать ее теперь некому.
-- Боже, что же мне делать, что делать?
-- Последовать примеру многих. Это только вам и осталось. Викентий Михайлович поручил мне способствовать вашему скорому выезду. У меня есть порядочная сумма денег, которую по поручению Викентия Михайловича я должен передать вам на путевые расходы.
-- Когда же я должна выехать?
-- Чем скорее, тем лучше... Не дольше, как часа через два. Пожалуй, завтра будет поздно: опасность близка.
-- Стало быть, надо скорее распорядиться, чтобы наняли лошадей?
-- Едва ли это возможно: все находившиеся в Москве извозчики и ямщики разобраны, ни одной лошади нельзя достать ни за какие деньги.
-- Боже мой, что мне делать?
-- Придется выйти из Москвы пешком, а по дороге можно будет отыскать подводу. Об этом я похлопочу.
-- Спасибо вам!.. Я хотела бы спросить вас, как вы познакомились с Викентием Михайловичем, но, кажется, теперь не время, надо спешить... Но скажу вам: с неохотой я расстаюсь с Москвой, нарушая свое затворничество; я давно живу здесь, никуда не выходя.
-- Я сам хорошо знаю это. Ведь года три назад я был жильцом этого дома.
-- Как! Неужели?.. Как же ваша фамилия?
-- Федор Тольский, к вашим услугам.
-- Тольский... Припоминаю... Вы были последним жильцом... Так это вы хотели раскрыть мою тайну и проникнуть в мезонин?
-- Каюсь, я... Я хотел поближе познакомиться с неземным существом, обитавшим в мезонине; хотя это существо и прекрасно, но оно наводило страх и ужас на всех моих дворовых.
-- Если вы спросите, для чего я это делала, я отвечу: мне хотелось полнейшего безмолвия... А жильцы нам попадались неспокойные...
-- И я, конечно, был самым беспокойным. Не так ли, сударыня?
-- Да, скажу вам откровенно, вы были неспокойнее всех. Простите за правду!
-- Меня, сударыня, прошу простить, что я осмелился нарушить ваш покой. -- И Тольский элегантно поклонился Надежде Васильевне.
День кончался, и Смельцова стала торопиться в путь; с нею отправились дворецкий и две ее служанки. Сторож Василий на этот раз изменил своему старому приятелю и остался стеречь барский дом.
Стало темнеть, когда Надежда Васильевна в сопровождении Тольского, Кудряша, дворецкого и служанок вышла со двора дома своего мужа. Все они направились по дороге к Тверской заставе.
Между тем незадолго до этого Алеша Намекин, проводив сестру и невесту, поспешил с письмом своего отца к главнокомандующему русской армией князю Михаилу Илларионовичу Кутузову.
Престарелый вождь шел с войсками от Бородина к Москве. В деревне Фили, находившейся в шести верстах от Дорогомиловской заставы, он остановился в большой избе крестьянина Андрея Севастьянова. Там состоялся генеральный военный совет, на котором было решено оставить Москву без боя.
Мнения генералов на совете были различны: одни -- немногие -- говорили, что надо, жалея армию, отступить от Москвы без сражения, другие, напротив, горячо уверяли, что сражение около Москвы необходимо. Долго и терпеливо главнокомандующий слушал различные советы и проекты, которые почти все шли вразрез с его мнением, но, наконец, встал и громко произнес исторические слова:
-- Властью, врученною мне моим государем и отечеством, приказываю отступление.
Произнеся это, престарелый вождь грузно опустился на скамью и понурил свою седую голову -- видно, очень тяжело было ему произносить эти слова.
За несколько минут до генерального совета князь Кутузов принял молодого Намекина, который предварительно попросил адъютанта передать главнокомандующему письмо своего отца.
Не без робости и волнения переступил Алексей Михайлович порог избы, которая служила местом пребывания Кутузова. Он застал князя сидевшим за простым дощатым столом, заваленным планами и картами. Главнокомандующий ласково посмотрел на вошедшего Намекина одним своим глазом и проговорил:
-- Здравствуй, голубчик! Как тебя звать?
-- Алексеем, ваша светлость, -- низко кланяясь, ответил молодой Намекин.
-- Сын Михаила Семеновича Намекина? Знаю, голубчик, твоего родителя... Мой старый сослуживец и приятель... Михайло Намекин был отличный служака, аккуратный, исполнительный. Что же, и ты, голубчик, задумал по стопам отца идти?
-- Помилуйте, ваша светлость, уж где мне...
-- А тебе сколько лет?
-- Двадцать пять.
-- Да, да... поотстал ты, голубчик, -- в твои-то годы твой родитель был чуть ли не в полковничьем чине... Но не в том дело... И ты похвалы достоин за то, что в такую тяжелую минуту не хочешь нежничать, дома на печи сидя... Мы таким служакам, голубчик, рады. Куда же тебя назначить?.. Хочешь состоять при мне?
-- За счастье почту, ваша светлость.
-- Ординарцем тебя назначаю...