Гадюшник

— А, это вы, Сара. Спасибо, что пришли. Я вас дергаю постоянно. Но все прекрасно. Просто прекрасно.

Баррингтон потянул на себя ящик, извлек конверт и подтолкнул его к Саре. Она до него даже не дотронулась.

— Это ваше. Так, ерунда, на текущие расходы. Не сомневаюсь, вы найдете, как распорядиться этими деньгами.

— Право, в этом нет никакой нужды, господин президент.

— Ну же, ну. Всяко бывает. Таковы правила игры. Берите.

Сара пожала плечами, потянулась за конвертом, не открывая его, сунула в сумку и посмотрела на президента. Тот добродушно улыбался, словно папаша, раздающий детям карманные деньги. Только у Сары было другое ощущение.

Президент посмотрел на часы, поднялся и протянул гостье руку:

— Ну что ж, Сара, до свидания и всяческих вам удач. Отныне вы, в общем, сама по себе. Разумеется, я всегда готов прийти на помощь, но, как уже и говорил, из-за кулис. Буду, так сказать, невидимкой, что для вас, между прочим, только лучше: иначе могут возникнуть подозрения. Если что, звоните, ладно?

Президент по-прежнему улыбался, но в доброго папашу больше не играл. Сара почувствовала, что ее немного отодвигают, словно помещая в какое-то купе. Ну что ж. Понять можно. Только и она будет играть по тем же правилам.

— Всего доброго, господин президент. — Сара подала ему руку.

Конверт она открыла, только добравшись до дома. В нем оказалось три тысячи фунтов. Она сунула банкноты назад и заперла конверт в стол. Три тысячи. Расходы. На что?

Сара пошла в спальню, переоделась и скользнула под одеяло.

Глава 10

Джеймс Бартроп пил крепчайший кофе, сидя у себя в кабинете, расположенном в так называемом Столетнике — грязноватой двадцатиэтажной башне на Вестминстер-бридж-роуд, в юго-восточной части Лондона. Построенная в 1961 году, она представляла собой вполне типичное для того времени правительственное здание: серое, угрюмое, безликое, мрачное и не любимое своими обитателями. Единственное, что отличало его, так это противовоздушное ограждение, защищающее нижние восемь этажей.

Скоро М16 переедет в новое здание, в Воксхилле, к югу от Темзы, менее чем в полумиле наискосок от парламента. Это здание стоимостью 240 миллионов фунтов разительно отличалось от Столетника. Оно было выстроено в помпезном стиле восьмидесятых. Пресса несколько иронически именовала его Вавилонской башней. Спланированное так, чтобы не только не потеряться в окружении, но, напротив, во весь голос протрубить о своей исключительности, заявить об этом всеми своими контрфорсами, башнями, окнами с зелеными стеклами, оно, быть может, не лучшим образом подходило для М16, или, как официально называют эту службу, Сикрет интеллидженс сервис, но, с другой стороны, вскоре предстоит легитимация; иными словами, существование СИС будет легализовано парламентским актом. И новое здание, в своем развязном стиле, казалось, напоминало об этом близящемся событии всем, даже праздным гулякам, хоть краем уха слышавшим о существовании такого учреждения.

Переезд предполагался в 1994 году. Бартропа, следившего за тем, как здание становится все выше, поначалу раздражала его вульгарность, но вскоре он свыкся и теперь все нетерпеливее ожидал, когда же он окажется под этими могучими сводами и насладится открывающимися отсюда роскошными видами. Впрочем, он был не из тех, кто особенно любуется окружающими красотами. Было в этом человеке нечто аскетическое, и наслаждение он скорее черпал, оборачивая взор на просторы собственной души. Поистине счастлив или по крайней мере бодр он бывал, когда некая всепоглощающая цель определяла характер жизни и задавала направление мыслям.

Впрочем, на публике это был совсем другой человек. С виду совершенный гедонист, как и большинство сорокапятилетних холостяков, которым досталось от родителей неплохое наследство. Любил хорошо поесть, с разбором пил. Жил он в большом доме на Челси-сквер, а на выходные либо уезжал в находившийся в двух с половиной часах езды загородный дом в Глостершире, либо садился на самолет и летел, в зависимости от сезона, на юг Франции или в Альпы, как правило, в женском обществе; размеренный образ жизни профессионала в нерабочее время заполняли удовольствия.

Любовные приключения никогда не затягивались надолго, но тем не менее их всегда хватало, чтобы заполнить пустоту. Явный риск, на который идет в таких случаях холостяк, приближающийся к пожилому возрасту, лишь заставлял его быть все более и более разборчивым, ибо вдобавок к богатству Бартроп обладал привлекательной внешностью: шесть футов роста, крепко сбитая фигура, волевое лицо, волнистые каштановые волосы, чуть близорукие голубые глаза. Лукавый, всегда смеющийся взгляд — по крайней мере для публичного пользования. Свой природный цинизм он пытался, насколько это возможно, скрыть.

И ко всему прочему он был интересен чисто психологически: была в этом человеке какая-то дразнящая загадка, чему в немалой степени способствовала профессия. Короче, женщины обращали на него внимание; точнее будет, пожалуй, сказать: женщины определенного сорта; те, что обуреваемы тщеславием, либо, возможно, те, что дорожат своей репутацией не слишком, — недостатка в тех и других никогда нет… Бартроп вел образ жизни, которому многие могли бы позавидовать, да он и самому ему нравился, по крайней мере постольку, поскольку такой образ жизни выдерживался.

Вся беда заключалась в том, что выдерживался он как раз не слишком последовательно. Женщины — это всего лишь допинг. Карьера — это тоже своего рода допинг, но в ней хотя бы есть смысл, потому Бартроп так за нее и цеплялся. Религиозным человеком он не был, в противном случае вряд бы он подходил для такой работы, но цель у него всегда сохранялась, и Бартроп был готов ради ее достижения пожертвовать предполагаемой стабильностью и упорядоченностью семейной жизни. Такова была, в несколько упрощенной форме, философия, которую выработал для себя этот человек. И она обнаруживала свою практическую действенность.

Временами работа доставляла ему спокойное, интеллектуальное удовлетворение. Именно такое удовлетворение, что в общем-то случалось нечасто, испытывал он сегодня утром, думая о Саре Йенсен. А помимо того возникло предвкушение чего-то особенного, сродни тому, что ощущаешь в самом начале очередного любовного приключения; да только потом этот подъем чувств неизменно идет на убыль, ибо слишком хорошо известно, что будет дальше: нетерпение, разочарование и горечь — со стороны девушки; а с его стороны — стоическое приятие рутинного течения еще одного романа. Но коль скоро речь идет о делах профессиональных, в данном случае о деле Йенсен, такой фатальности не было. Эта только начинающаяся и совершенно не определившаяся еще история не обязательно должна кончиться слезами. И не кончится, если только вести дело с толком и если хоть немного повезет или, во всяком случае, судьба вдруг не выкинет злую шутку. Дело, следует признать, тонкое, но, как заверил он Баррингтона, реальное.

Поначалу у него были некоторые сомнения относительно этой Сары Йенсен. Бартроп не доверял красивым женщинам. Хвост поклонников, всяческие соблазны — все это не слишком-то способствует успеху предприятия. Но если прикинуть все «за» и «против», то, несмотря на свое трагическое детство, она, пожалуй, подходит. Да и внешность может сыграть на руку — легче завязать знакомство с подозреваемыми.

Бартроп поймал себя на том, что пытается представить, как она выглядит. Разумеется, встретиться им не доведется. Коль скоро речь идет о Саре, его просто не существует, а если он и существует, то как некий персонаж, не имеющий никакого отношения к ее секретному заданию. Улыбнувшись про себя, Бартроп позвонил своему заместителю Майлзу Форшоу:

— Мне нужны фотографии мисс Йенсен. Свяжитесь с группой внешнего наблюдения, ладно?

Понедельник. Утро. Металлические изваяния, застывшие вдоль стен ИКБ, встретили Сару прохладно. Процокав каблучками по крытому серым мрамором полу вестибюля, она вошла в лифт. Из зеркала на нее взглянуло строгое, застывшее лицо. Всего половина восьмого, но торговый зал уже полон. Ее провожали сотни глаз. Наконец она с облегчением села за стол между Эрноттом и Уилсоном.