Страница 10 из 66
Но огнем зенитной артиллерии на самолете Идрисова был разбит один двигатель. Ирмухану Бекеновичу пришлось выйти из боевого порядка своих бомбардировщиков, чтобы со снижением дотянуть до расположения наших войск. Однако положение израненного самолета резко осложнилось: на него напали истребители противника. Как ни отбивался экипаж, но фашисты подожгли машину. Превозмогая нечеловеческую боль от ожогов, уводил Идрисов свой корабль подальше от скопления фашистских войск. Три других его товарища огнем крупнокалиберных пулеметов тем временем отражали непрерывные атаки истребителей противника и сбили двух обнаглевших стервятников.
Лишь отойдя на несколько десятков километров от места скопления фашистских войск, Идрисов дал команду экипажу выпрыгнуть на парашютах из горящего самолета, который мог уже в любую минуту взорваться в воздухе. Последним оставил корабль командир экипажа. Он приземлился в днепровских плавнях, в нескольких десятках километров от переднего края наших войск.
В третий раз за три месяца войны получил я донесение, что экипаж Идрисова сбит над территорией, занятой фашистами. А через несколько дней мне позвонил начальник Симферопольского военного госпиталя: «Капитан Идрисов успешно выполнил боевую задачу. Самолет был поврежден огнем зенитной артиллерии и загорелся в воздухе. Отбивая атаки истребителей, экипаж сбил два самолета противника и оставил горящий самолет, выпрыгнув на парашютах. Капитан Идрисов, раненный в бою с истребителями и получивший ожоги на горящем самолете, через пять суток благополучно возвратился в расположение своих войск».
Это донесение Ирмухана Идрисова о выполнении боевой задачи и о сбитых истребителях противника подтвердили экипажи самолетов, летавших с ним в бой.
Вечером того же дня я навестил Идрисова в госпитале. Весь в бинтах лежал он неподвижно в постели. Тогда и рассказал мне сам Ирмухан Бекенович о том, как он выполнил боевую задачу и как добрался до расположения своих войск один из всего экипажа. Приземлившись на парашюте у левого берега Днепра, он укрылся в прибрежных камышовых зарослях. Днем отсиживался в плавнях, прятался на полях, а четыре ночи шел, ориентируясь по звездам, к Перекопу. Ка пятую ночь добрался. Северная часть Перекопа была занята фашистами, и он так же ночью через их боевые порядки пробрался к Сивашу. Решил обойти перешеек по мелководью: не умел плавать. Всю ночь по грудь в горько-соленой воде, превозмогая нечеловеческую боль от ожогов и ран, брел Идрисов на юг вдоль берега Перекопского перешейка. И к утру на пятые сутки пришел в расположение своих войск. Там, южнее Армянска, его подобрали наши солдаты, доставили в госпиталь.
— Ну как, Идрисов, наверное, не будем больше летать? Вот подлечим тебя в госпитале и отправим в тыл. Будешь учить молодежь в авиационной школе, — сказал я ему.
Но Идрисов ответил:
— Подлечусь немного и пойду в свой полк. Буду бить фашистов!
Через два месяца он выписался из госпиталя и снова вылетел в бой.
Так зрело летное и боевое мастерство летчика-коммуниста.
В том же грозном 41-м Идрисов был назначен заместителем командира эскадрильи 21-го дальнебомбардировочного полка, где служил до февраля 1942 года. В июне его назначают инспектором-летчиком 1-й бомбардировочной авиационной армии, а через некоторое время — командиром эскадрильи связи при 1-м бомбардировочном авиационном корпусе и командиром транспортного корабля. В этой должности в ноябре — декабре 42-го он участвовал в боях за освобождение Великих Лук, в январе — феврале 1943 года — на Волховском фронте при прорыве блокады Ленинграда, в марте — на Северо-Западном фронте у Демянска, чуть позднее — на Воронежском.
Несколько лет — с 1938 по март 1943 года — я знал Ирмухана Бекеновича по совместной службе в авиации. Помню, каким он был в мирное время, помню и то, как воевал он с белофиннами, а потом, в годы Великой Отечественной войны, с фашистами. Это был прекрасный летчик, замечательный товарищ, стойкий коммунист и большой патриот нашей советской Родины.
В 1939 году ему досрочно было присвоено воинское звание старшего лейтенанта. В 41-м его также досрочно, за образцовое выполнение боевых заданий, произвели в капитаны. А в октябре 42-го он уже был майором.
В августе 1941 года Идрисова представили к награждению орденом Ленина.
Но чем выше давалась оценка его боевому мастерству, тем строже относился к себе Ирмухан Бекенович. В нем горела неукротимая жажда профессионального роста, потому что каждый бой с опытным, технически оснащенным врагом Идрисов рассматривал как новый экзамен своим познаниям в ответственной науке побеждать.
И все-таки война есть война. Это тяжелейшее испытание не обходится без жертв. 25 сентября 1943 года, выполняя задание командования, майор Идрисов погиб при катастрофе самолета ЛИ-2. Боевые друзья похоронили его в совхозе «Украина» Харьковской области.
Но со смертью героя не умерла его слава. Памяти об этом прекрасном человеке бережно хранят все те, кто его знал.
Н. МАСЛОВ, лейтенант корабельной службы запаса
ТАЛИБАЙ ИЗ ДОМА ПАВЛОВА
В книге «Начало пути» маршала Советского Союза В. И. Чуйкова, бывшего командующего 62-й армией, оборонявшей Сталинград, есть проникновенные строки о беспримерном героизме рядовых защитников города.
«Кому не известно легендарное имя сержанта Якова Павлова? — пишет маршал. — Свыше 50 дней без сна и отдыха горстка храбрецов во главе с Павловым удерживала в центре города дом, который имел важное значение в обороне, занимаемой дивизией Родимцева. Гитлеровцы обрушили на этот дом лавину бомб, мин, снарядов, но не смогли сломить стойкость его героического гарнизона». «Дом Павлова» оставался неприступным. Его защищали простые советские солдаты, верные сыны многих народов нашей страны: русские Павлов, Александров и Афанасьев, украинцы Сабгайда и Глущенко, грузины Мосияшвили и Степанашвили, узбек Тургунов, казах Мырзаев, абхазец Сукба, таджик Турдыев, татарин Рамазанов и другие их боевые товарищи.
Небольшая группа обороны одного дома уничтожила вражеских солдат больше, чем гитлеровцы потеряли при взятии Парижа».
Первый раз я увидел его в степи на гнедом коне. Залитый лучами заходящего солнца, на фоне догорающего дня он казался монументом, отлитым из бронзы. Мне сказали, что это и есть тот самый Тали-бай Мырзаев, о котором упоминает в своей книге маршал Чуйков. Еще с минуту я любовался всадником. Широкоплечий, плотно сбитый, он будто сросся с гнедым. Когда обернулся, его широкие брови удивленно приподнялись. Он наклонился, протянул руку и крепко стиснул мою ладонь. Суровое на вид, загорелое лицо осветилось добродушной улыбкой.
Рядом паслось огромное стадо коров.
— Вот мое любимое дело, — сказал Талибай. — Даже в окопах Сталинграда мечтал, если останусь живым, снова вернуться в родную степь, ходить вот за этим стадом, любоваться красками неба, слушать тишину. Человек рожден для мира. Может, потому и дрались мы насмерть, что уж очень любим мир.
Потом я сидел в жарко натопленной комнате Талибан. Рассматривал сталинградские фотографии, боевые реликвии прошлого и слушал хозяина, участника минувших битв.
По степи нестройным шагом идут солдаты. Пыль поднимается из-под ног, застилает глаза, першит в горле. Вот уже несколько дней 149-й запасной армейский полк совершает форсированный марш от Воронежа к Сталинграду. Припадая на левую ногу, шагает и Талибай Мырзаев. Он уже стреляный солдат. А вокруг немало безусых юнцов, знающих о войне только по газетным страницам, книгам или кинофильмам. На привалах молодежь окружает Талибан, и он неторопливо с восточным выговором ведет беседу:
— Главное — не бояться. Страх в бою не помощник. Враг — он тоже живой человек. Твоя смелость силы у него отнимает. Струсишь — сделаешь врага храбрым.