Честь семьи Прицци

Однако Прицци посчитали для себя не зазорным соваться в ее, Лайзы Джексон, личную жизнь. Почему? Она. не лезет в их жизнь и не хочет знать об их делах с Чарли! Чарли Портено ей муж, но не семья! Лайза Джексон — одиночка. Следует об этом помнить!^

Они же суются, куда не следует. Не то, чтобы Лайза боялась этого, просто ненавидела людей, ворошащих ее жизнь. Ибо ее жизнь касается только Лайзы Джексон, но уж никак не Коррадо Прицци….

— Эй, леди, вы едете? — шофер такси стоял рядом с «фордом», облокотившись о крышу, и ожидающе смотрел на Айрин.

— Конечно, — она села на заднее сиденье. — В аэропорт «Ла Гуардиа»…

…Их было десять человек. Любой увидевший этих людей в иной обстановке решил бы, что они преуспевающие бизнесмены, возможно, директора банков или крупных солидных трестов. Лучшие портные Европы были представлены здесь в полной мере. Клоэ, Монтан, Готье, Гальяно, Джильи, Рубашки, галстуки от «Брук Бразерс» и «Бергдорф Гудман», обувь с Олд-Бонд-стрит. Золотые заколки, запонки от Картье, запястья украшают «роллексы» и «омега». В воздухе витал тонкий аромат сигарет «Бенсом энд Хэджес», «Джойа де Никарагуа» и лучших сортов «данхилл».

Седоватый сухощавый мужчина лет сорока в темносиней тройке потягивал трубку, мундштук которой украшали два пятнышка из слоновой кости. Оперевшись локтем о стол, он внимательно слушал говорящих, чутко впитывая слова и интонации. Рядом с ним сидел тонкий бледного вида парень в очках с золотой оправой. Тот не смотрел вообще ни на кого, а изучал лакированную поверхность стола, словно только за этим и пришел сюда. Это были представители семьи Фастино, контролирующей Бронкс.

Справа от них, развалившись в высоких креслах, восседали Таталья. Сам босс — толстый неприятный мужчина, по возрасту ровесник Доминика, но сохранившийся куда лучше — постоянно шевелил губами, будто повторяя все реплики остальных собравшихся. Иногда он начинал говорить, и тогда визгливый, удивительно тонкий для человека такого сложения голос поднимался к самому потолку, подобно истошному пению электропилы. Боккачо — а именно так звали босса — крутил в пальцах сигару, и ее изгрызенный мокрый кончик вызывал у присутствующих брезгливое ощущение.

Ни для кого не было секретом, что малоуважаемые в мафиозных кругах Таталья несут гораздо большие убытки по сравнению с остальными семьями. В основном из-за того, что они контролировали проституцию. Если «вычислить» пушера, обладающего своими постоянными клиентами достаточно сложно, то проституток и сутенеров распознать в любой толпе проще простого. Копы выметали с улиц всех подчистую, а значит, Таталья теряли практически все, на чем базировалось их финансовое состояние. Полноводная река «зелененьких» сменилась едва заметным жалким ручейком, но и тот грозил иссякнуть со дня на день.

Поэтому-то Боккачо горячился больше всех, как и его помощник — consigliori, человек с птичьей внешностью, беспрестанно дергающий головой и потирающий ручки-лапки.

Слева сидела пара представителей клана Кунео, занимающихся нелегальной эмиграцией, практически не пострадавшей от облав, торговлей крадеными автомобилями и многими другими делами на севере Нью-Йорка. Поскольку бизнес Кунео был поставлен на твердую основу и был наиболее трудно ловимым для представителей законодательной власти, а также требовал серьезных проверок и доказательств, то и пострадал он меньше других. Однако Аттилио — босс клана — человек по природе своей жесткий и бескомпромиссный во всех вопросах, касающихся ведения бизнеса и особенно вопросов убытков по чьей-то вине, был недоволен едва ли не столь же сильно, как и Таталья. Другое дело, что, будучи не только жестким, но и умным, отдающим себе отчет в реальной расстановке сил на данный момент, Аттилио не горячился и не вступал в разговор, решив дождаться, пока у него сложится полная картина настроений. Когда выяснится, как относятся к этому делу остальные семьи, он, пожалуй, скажет и свое мнение.

Аттилио не забывал, что Прицци были и остаются одним из самых сильных кланов на Восточном побережье. Вступать с ними в прямой конфликт — залить Нью-Йорк кровью и пошатнуть — серьезно пошатнуть — свои, идущие пока лучше, чем у других, дела. Этого-то Кунео не хотел.

Но если ВСЕ семьи встанут против Прицци, тогда и он поддержит их решение. А пока Аттилио помалкивал, сохраняя нейтралитет.

Далее занимали свои места Борзини. Плотного сложения высокий человек, страдающий одышкой и плохими зубами, непрестанно потеющий и отдувающийся. На затылке у него образовалась небольшая лысина, поэтому волосы Эмили зачесывал назад, густо смазывая их бриолином. Пальцы украшали массивные золотые перстни с идеальными каплями крупных бриллиантов. Он курил исключительно номерные «Бенсом энд Хэджес», распространяя вокруг себя клубы ароматного дыма.

Кустистые брови тяжело нависали над непропорционально маленькими черными бусинками глаз, остренькими и опасливыми, как у ожидающей пинка крысы. Борзини держали проституцию Даун-тауна, наемных убийц, всю торговлю наркотиками на участке от Беттери до Двенадцатой Вест-стрит, контролировали доки Ист-Ривера на востоке и Норд-Ривера на западе Манхеттена, а также большую часть тотализатора в том же районе, не выходя, однако, за его пределы, ибо дальше Двенадцатой Вест находились уже владения Прицци. В силу ряда причин, их убытки тоже были хотя и достаточно крупными, но гораздо менее ощутимыми, чем они старались показать.

Хотя, в общем-то, любые убытки по вине другого партнера вызывают стойкое раздражение у всех. Consigliori Борзини сидел рядом с боссом, абсолютно невозмутимый, оценивающий ситуацию и просчитывающий варианты соглашений с выгодой для своей семьи.

Завершали компанию Доминик и Энджело. Они сидели несколько особняком, так как именно им предъявлялась претензия за сложившуюся сейчас в Нью-Йорке обстановку. Отлаженный механизм зарабатывания денег дал сбой и останавливался. Это не могло не вызывать недовольства семей, в связи с чем и было объявлено общее собрание боссов.

Небольшой итальянский ресторанчик на Сорок девятой Ист-Стрит был арендован на целый вечер, но в нем не звучала привычная музыка, не сновали официанты, в кухне не суетились повара. В пустом зале не плавали запахи готовящихся блюд. Только голоса пяти мужчин раздавались в напряженной тишине.

Хозяин ресторанчика, пузатенький низкорослый итальянец с добродушной улыбкой на круглом, как луна, лице, предусмотрительно отпустил работников и деликатно удалился в сторону кухни. Сквозь огромные панорамные окна были видны стоящие у тротуара темные «кадиллаки», «роллс-ройсы» и «бентли-континенталь». На самой Сорок девятой Ист находилось не менее пяти постов «торпед». Два человека стояли у книжного магазина «Барнес энд Нобле» и двое у шикарного «Сакс файв авеню» на углу Сорок девятой и Пятой авеню. Кроме того, несколько постов наблюдали за Пятидесятой и Сорок восьмой Ист-стрит. И четверо на углу Сорок девятой Ист и Медисон авеню.

Такие меры предосторожности были не случайны. Во-первых, сходка всех пяти боссов в сложившейся ситуации была слишком заманчивым куском для копов. Во-вторых, существовала также вполне реальная опасность быть попросту убитыми нанятыми кем-нибудь киллерами. Слишком много людей претендуют на теплые места.

Вооруженные «торпеды» застыли в дверях, у черного хода и в зале. В самом ресторане охрана следила за людьми из других кланов. Ведь пустить пулю в голову боссу вполне мог бы кто-то из присутствующих.

Придци охраняли люди Энджело. Трое подтянутых парней с распирающими плащи плечами зорко поглядывали по сторонам, из-под полей мягких фетровых шляп, не вынимая рук из объемных карманов.

Разговор длился всего полчаса, но Доминик уже закипал. Лицо его покраснело и пошло пятнами. Поначалу он пытался сдерживаться и не выказывать эмоций, как и советовал отец, но спокойствие давалось ему все с большим трудом. Глухая злоба была похожа на огромную волну, зародившуюся вдали от берега и катящуюся к нему со скоростью экспресса. С каждой секундой она становилась сильнее и больше. Когда приступ неконтролируемой ярости обрушится на этих людей, они будут смяты, раздавлены ее силой и мощью. Доминик не отличался особенной проницательностью и дальновидностью. Он не желал видеть дальше собственного носа, жил сегодняшним днем, представляя положение дел в выгодном и понятном для себя свете.