Районные будни

Труднее всего, пожалуй, «перевоспитать» карьериста, шкурника. Да и стоит ли над этим трудиться — в том смысле, чтобы уберечь такого человека от полного краха, сохранить его во что бы то ни стало, в «номенклатуре», в кадрах ответственных работников? Уберегать ответственные посты разных масштабов от таких людей — задача более своевременная и важная. Вот об этом и хочется ещё поговорить в этих заметках, вернувшись к началу.

В некоторых учреждениях у нас изучают людей не по их делам, а по их речам, учётным карточкам, дипломам, обещаниям и заверениям. Иной человек зажигательно, с пафосом говорит о необходимости быстрее двигаться вперёд, к коммунизму. Говорит, а самому коммунизм представляется неким журавлём в небе, не очень-то рвётся он к нему, не много сил тратит на это, норовит покрепче держать сегодня синицу в руках: персональную машину, отличную квартиру, высокий оклад. На словах он за демократию и критику, а на деле — самодур, не выносит критики, как чорт ладана. На людях — энтузиаст, а в личной жизни — обыватель, зевающий от скуки, когда сын ученик рассказывает ему о спорах на комсомольском собрании: «давай, сынок, хоть дома без политики, мне она и на службе надоела»… Коммунизм для него — служебная форма, и даже не повседневная форма, а парадный мундир, звучное слово для «закругления» митинговой речи. Смысл этого слова не доходит до его сердца.

А для советских людей борьба за коммунизм — всё содержание их жизни и в праздники, и в будни. Чем больше пота и крови стоит народу наше дело и его защита от врагов, тем дороже цели, тем непримиримее относится народ ко всему, что мешает нашему движению вперёд, к этим целям.

Об умении некоторых карьеристов пускать пыль в глаза, производить внешне выгодное впечатление можно бы написать много, целое исследование. Тут и тонкое знание никем не писанного этикета, и угодливость, принимаемая по ошибке за служебное рвение, и обыкновенное нахальство, принимаемое за напористость, и ловкачество, похожее на инициативу.

Вероятно, у них есть свои «десять заповедей». Может быть, они и не заучивают их наизусть, не произносят вслух, ложась в постель или восстав ото сна, но живут они, безусловно, по каким-то интуитивно выработанным правилам.

Например:

Уезжая в отпуск, не оставляй заместителем человека умнее себя — могут сделать невыгодное для тебя сравнение, и твой отпуск превратится в бессрочный.

Учись. Не для расширения кругозора, а для отметки в личном деле о высшем образовании. Пригодится!

Люби критику, насколько сможешь. Не преследуй открыто, не увольняй людей за критику, это грубо и примитивно. Сумей обставить дело так, чтоб человек ушёл сам, «по собственному желанию».

Живи просто — проживешь лет со сто. Побольше запрещай, поменьше разрешай. Иногда проще, безопаснее запретить какое-то «мероприятие», чем разрешить его.

Если уж провалился — старайся как можно искреннее признать свои ошибки. Признавай охотно, не артачься. Падай наземь и проси прощения — в характере русских людей не бить лежачего…

А впрочем — довольно. Не к чему перечислять все заповеди, а то как бы эти заметки не превратились в руководство для начинающих пролаз.

Рано или поздно, истинное лицо таких людей распознают у нас, и их карьере приходит конец. Товарищи убеждаются, что, действительно, «нет стельки», не к чему прибивать выговоры и последние предупреждения. Но между этими «рано» или «поздно» проходит иногда слишком много времени. Лучше бы раньше!

1948 г.

«ЛАВУЛИРУЮЩИЕ»

Слышал я в народе новый глагол — лавулировать. Новое слово, его нет ни в каких словарях. Похоже и на регулировать, и на лавировать, и на вуалировать. Но не то, и не другое, и не третье. Емкое по смыслу и очень точное слово. Зашла речь об одном ответственном работнике, и кто-то метко охарактеризовал его этим новым словечком: «Да он не работает, а так — лавулирует всю жизнь».

Ответственные работники потому и называются ответственными, что они на своих постах должны, обязаны самостоятельно решать многие серьёзные вопросы и отвечать за свои решения. Потому им много и даётся, что с них много спрашивается. Но некоторые товарищи принимают охотно лишь материальные и всякие прочие удобства, связанные с пребыванием на ответственных постах, а «неудобства», вытекающие из необходимости что-то решать, отстаивать и доказывать, согласны бы и отдать другим. Когда нужно решать мужественно, честно, они — «лавулируют». Удаётся им лавулировать иногда годами. На это уходят все их способности, без остатка.

Стоит ли доказывать, как важна в нашей жизни правдивая информация? Вот, скажем, на каком-то участке у нас плохо. Плохо в колхозах, где-то в каком-то отстающем районе или в области. Какие-то болезни сильно запущены, перешли в хронические. Необходимо вмешательство очень умного, опытного врача.

Изложить в информации всё честно и откровенно, что у нас, мол, в нашем районе, к стыду нашему, есть ещё колхозы, где новому председателю нужно начинать чуть ли не с того, с чего начинали в тридцатых годах — собирать актив и учить людей ценить общественное, как своё кровное; что мы непростительно скверно используем великолепную технику, растеряли старых трактористов и каждый год сажаем на новенькие, с иголочки, машины учеников; что в некоторых колхозах, действительно, образовался какой-то порочный круг — люди мало получили хлеба по трудодням потому, что мало его вырастили, а мало вырастили потому, что плохо работали, а плохо работали потому, что и в прошлом, и в позапрошлом году получили мало хлеба, и кто в этом виноват, не мы ли сами тем, что не помогли колхозникам до сих пор выбрать хороших председателей; что фактический умолот (то, что попало в амбары) намного оказался ниже учтённого на корню урожая — опять допустили большие потери и хищения при уборке, — написать обо всём этом, рассказать честно всё, как есть, значит, признать, что ты не справляешься с порученным тебе делом, самому, так сказать, напроситься на снятие с работы или строгое взыскание.

И «лавулирующий» товарищ предпочитает несколько приукрашивать истинное положение вещей. Ему нужды нет, что по точной, правдивой информации были бы своевременно приняты решения на пользу дела. Им руководят не интересы государства. Ведь коль скоро дело дойдёт до энергичных решений, ему не избежать ответственности. Так пусть уж лучше их совсем не будет пока, решений. Удастся продержаться, высидеть в своём кресле ещё годик, а там, может быть, учёба или перевод на другую работу — как-нибудь сойдёт с рук. Или, возможно, обнаружатся более серьёзные недостатки в другом месте. Какой-нибудь другой район, где ещё хуже, чем у него, будет фигурировать в решении, как пример того, к чему приводят негодные методы руководства колхозами, и «затмит», спасёт таким образом его.

«Не суйся поперед батька в пекло» — вот главное житейское правило лавулирующих.

Есть лавулирующие и в литературе.

Если человек по незнанию жизни пишет приторные пасторали — это явление тоже мало привлекательное, но по крайней мере в таких случаях автор хоть искренен: он, может быть, в самом деле, просматривая лишь газетные корреспонденции из передовых областей, думает, что у нас уже во всех колхозах председатели — агрономы с высшим образованием и кандидаты биологических наук и что, укрупнив колхозы, мы одним махом устранили все помехи на пути их дальнейшего развития. Судить такого незлонамеренного лакировщика можно лишь за наивность и недостойное писателя верхоглядство.

Но когда знающий колхозы писатель, проживший несколько лет в деревне, в гуще жизни, причём далеко не в передовой области, утверждает, что в наши дни в деревне конфликтов уже нет, ничто не мешает колхозам двигаться полным ходом вперёд, к коммунизму, — что это, как не сделка с совестью? Пишите, кому желательно, о контрастах, пестроте в урожаях, отстающих колхозах, а мне для моих сочинений о деревне хватит конфликтов и дореволюционной давности.