Страница 4 из 50
Кордовы, «персидский стиль» оказал проникновенное творческое влияние на мировую культуру в
целом. Давно уже нет шаха Аббаса, а влияние стиля осталось.
Аббаса по праву считают Великим, при нем страна расцвела, а Исфаган с населением в
полмиллиона стал крупнейшей столицей Востока.
Эпоха была ослепительно яркой, а импульс развития настолько силен, что до сих пор энергетика
тех времен наполняет ауру города.
«Эсфахан — несфе джахан!»{[11]} — говорят иранцы. И это на самом деле так.
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОТНОШЕНИЙ
Начало наших дипломатических отношений с Ираном14 относится к той же поре. Шах отчаянно
рубился с османами. Война забирала огромные силы. Он нуждался в поддержке, искал ее в
Лондоне, Риме, Париже, Вальядолиде. Несколько раз направлял посольства в Москву, чтоб
наладить союз против турок. Но что-то у шаха в Москве не срослось, хотя турок цари не любили.
Возможно, не было средств, а может, просто из вредности, но помощи персам не дали. К тому же
мы сами продвигались на юг, приближаясь к владениям шаха.
Тем не менее в 1588 г. первый русский посол князь Васильчиков был принят Аббасом с великими
почестями. В нарушение местного протокола послу разрешили не целовать шаху ноги, на пиру
усадили выше других, обещали верную дружбу и в доказательство уступили русскому государю
города Баку и Дербент, принадлежавшие, правда, в это время османам.
В период правления шаха Аббаса, совпадавший с годами царствования Федора, Бориса и
Михаила, отношения складывались следующим образом: персы разными хитростями старались
направить нас против турок и отвести от своих территорий. Мы же без хитростей примеривались к
их владениям, сожалея, что пока не хватает сил. Свои амбиции и высокомерие не скрывали.
По этим причинам отношения ухудшались. В 1618 г. дьяку Тюхину, толмачу при посольстве князя
Барятинского, довелось переводить такие слова: «...досада мне на государя вашего, — говорил
Аббас, — за то: когда мои послы были у него, то их в Москве и в городах Казани и Астрахани
запирали по дворам как скотину, с дворов не выпускали ни одного человека, купить ничего не
давали, у ворот стояли стрельцы. И я над вами такую же крепость велю учинить, вас засажу так, что и птице через вас не дам пролететь, не только птицы, но и пера птичьего не увидите».
Шах не был слабее русского государя и допустить оскорблений в свой адрес не мог. Тем более что
незадолго до этого царь Михаил обратился к Аббасу с просьбой ссудить его деньгами на войну с
поляками, и шах отвалил ему 7000 рублей серебром, а Барятинский приехал просить еще денег. То
есть никаких объективных причин для унижения шахских послов быть не могло{[12]}.
Со временем стороны примирились, но мы все равно продолжали срываться на неприличный в
дипломатии тон. Характерен пример Тюфякина и Феофилатьева, последних русских послов при
дворе шаха Аббаса. Они отказались представиться шаху вместе с другими послами, заявив, что
сделают это только отдельно; вместо присланных русским царем в подарок кречетов поднесли
Аббасу хвосты и перья издохших в дороге птиц; когда шах звал их на площадь смотреть «конское
ученье», не послушались и не пошли; отказались носить платье, которое он подарил. В результате
Аббас так рассерчал, что выгнал обоих к чертовой матери, отписав царю Михаилу надлежащую
грамоту. Но даже такой серьезный демарш не повлиял на их поведение: по дороге домой в городе
Ардебиле «князь Тюфякин велел украсть татарчонка, которого продал в Кумыцкой земле, а в
Кумыцкой земле велел украсть девку и вывез ее тайком, положивши в сундук».
Характерно, что в Москве по всем этим пунктам послов оправдали, но осудили за то, что когда за
столом у Аббаса пили здоровье царя{[13]}, Тюфякин не допил своей чаши. «За такую вину послов
следовало бы казнить смертью, — было сказано в приговоре, — но государь, по просьбе отца
своего, патриарха Филарета Никитича, велел только посадить их в тюрьму, отобравши поместья и
вотчины».
Подводя итог 40-летнему этапу межгосударственных отношений, можно с уверенностью сказать, что дружбы не получилось. «В результате контактов этносистем, — говорил в этих случаях Лев
Гумилев, — положительной комплиментарности не возникло». И винить в том персов, на мой
взгляд, нельзя, это было бы просто нечестно. На протяжении всей истории нашего с ними
знакомства мы вели себя, мягко говоря, не по-соседски: смотрели исключительно сверху вниз и
пытались что-нибудь да отнять. А они не давали, сопротивлялись. А мы все равно отнимали, если
могли. И утверждали, что полностью правы! Какая ж тут дружба?!
XVIII век принес свежий импульс. Мы вплотную подошли к персидским пределам, и Петр I начал
готовить военный поход. Сперва направил туда шпионов{[14]}, а по окончании Северной войны —
экспедиционный корпус. Он не встретил сопротивления, поскольку страна была захвачена
афганцами, тогдашний шах находился в плену, правительства не существовало. Мы захватили
Баку, Гилян, Мазендеран, Астрабад, готовы были двигаться дальше. Но здесь нам здорово не
повезло: Петр неожиданно умер, а преемники, увлеченные дворцовыми переворотами, вскоре
все потеряли.
Но в начале XIX века мы серьезно взялись за дело. В результате двух многолетних войн отняли у
персов Грузию, Армению, Северный Азербайджан и 10 февраля 1828 г. закрепили победу на
плотной бумаге в местечке по имени Туркманчай. Провели границу по реке Аракс, запретили
поверженной стороне иметь военные корабли на Каспии. Разрешили сами себе открывать на
чужой территории консульства где пожелаем, наделили их статусом экстерриториальности.
Русским купцам в Персии дали беспошлинно торговать, а персидским в России не дали.
Присвоили право утверждать персидского шаха на собственном троне и в завершение наложили
на персов, которые войну не начинали, контрибуцию в 20 миллионов рублей.
Шах{[15]} выворачивал карманы, но, что будешь делать, платил. В те годы Грибоедов писал
министру иностранных дел Нессельроде, что для выплаты контрибуций в переплавку пошел весь
государственный золотой запас и даже украшения из шахского гарема. Из Санкт-Петербурга
вернулся ответ: выжать все до последней копейки!
И выжимали. При этом основой нашего поведения были презрение к азиатской стране, ее
необычным порядкам и стремление все решать исключительно силой. Этим страдали и военные, и дипломаты, даже те, кого принято считать выдающимися. Яркий пример — история гибели
Грибоедова.
30 января 1829 г. толпа горожан ворвалась в русскую миссию в Тегеране и растерзала всех, включая вазир-мухтара. Учебники уверждают: происки англичан. На самом деле причина не в
этом и даже не в грабеже, устроенном русским царем, а в личном Александра Сергеевича
поведении. Если, находясь в исламской стране, ты прячешь в доме двух жен из чужого гарема и
евнуха, знающего его сокровенные тайны, то и сегодня можно нарваться на неприятности. А если
это происходит в начале позапрошлого века, непременно порвут, можно не сомневаться.
Напомню, что посланник прекрасно знал обычаи и нравы страны, в которой представлял интересы
России. Он считался лучшим знатоком Персии, поэтому и был назначен на этот высокий пост.
Известно также, что его предупредили о нападении. Причем источник был более чем
компетентный. Главный евнух шахского гарема, принявший ислам армянин, передал эту весть
через своего земляка, высокопоставленного персидского чиновника. Грибоедов к сообщению
отнесся с насмешкой, самоуверенно заявив, что «никто не посмеет поднять руку против
российской Императорской миссии».
Следует отдать ему должное: когда его убивали, он мужественно отбивался из двух ружей и
положил 18 человек. Но хочу, чтобы вы знали: перезаряжал и подавал ему ружья тот самый