Страница 7 из 125
Осуществляя свой план во время наших следующих встреч, он убедил меня вместе с ним пополнять знания, которыми уже был так богат его разум. Мой деятельный ум с жадностью ухватился за новое дело. На первых порах я всего лишь хотел еще более походить на своего опгца и тем заслужить дружбу Адриана. Но скоро во мне пробудились любознательность и подлинная жажда знаний, заставлявшие проводить за чтением и учением дни и ночи. С явлениями природы, сменой времен года, панорамой неба и земли я был уже достаточно знаком. Но теперь меня поразили и восхитили иные открывшиеся мне дали; занавес раздвинулся, и я узрел мир не только таким, каким являли его мои органы чувств, но таким, каким виделся он мудрейшим из людей. Поэзия и сотворенные ею образы, философия, ее изыскания и классификации будили дремавшие во мне мысли и рождали новые.
Я был подобен мореходу, впервые завидевшему с верхушки мачты берега Америки; как и ему, мне не терпелось сообщить спутникам об открытии неведомой страны. Но ни в ком не смог я пробудить ту жажду знаний, какую ощущал сам. Даже Пердита не сумела меня понять. Прежде я жил в мире, именуемом повседневной действительностью; обнаружив, что все сущее имеет смысл более глубокий, чем тот, который предстает глазам, я словно очутился в иной, вновь открытой стране. Мечтательница Пердита видела в ней все тот же и лишь приукрашенный мир, а ей было довольно ее собственного. Она слушала меня, как прежде слушала рассказы о моих проделках, и порой проявляла интерес. Но услышанное не становилось частью ее существа — в отличие от меня, для которого полученные знания делались столь же неотъемлемым свойством натуры, как осязание.
Мы оба полюбили Адриана, хотя она, еще не вышедшая из детства, не могла оценить все его совершенство или сочувствовать всем его стремлениям. Я находился с ним постоянно. Натуре Адриана были свойственны чувствительность и нежность, придававшие общению с ним нечто неземное. Он бывал весел как жаворонок, поющий в поднебесье; он воспарял мыслью точно орел — и был невинен как голубь. Он умел рассеять задумчивость Пердиты и смягчить терзания, доставляемые мне моей беспокойной натурой. Неистовые желания и злобные схватки с окружающими вспоминались мне теперь словно дурной сон. Мне казалось, что я перевоплотился в нечто совсем иное и новые органы чувств изменили отражение внешнего мира в зеркале моего сознания. Однако это было не совсем так; со мной остались та же сила, та же жажда быть понятым, то же стремление к деятельной жизни. Я остался мужественным, как и прежде, ибо волшебница Урания пощадила кудри Самсона, склонившегося к ее ногам28. Она лишь смягчила и очеловечила его. Адриан преподал мне не одни только холодные истины истории и философии. Он научил меня смирять с их помощью мой дикий и необузданный нрав; он позволил мне читать в его собственном сердце, дал ощутить и понять его дивную природу.
Бывшая королева Англии с раннего детства старалась внушить сыну смелые и честолюбивые замыслы. Она видела, какими талантами он одарен, и развивала их, чтобы впоследствии заставить их служить ее собственным целям. Она поощряла в нем жажду знаний и пылкую отвагу и мирилась даже с его неукротимой любовью к свободе, надеясь, что эта любовь, как нередко бывает, превратится в жажду повелевать. Она старалась воспитать в нем озлобление и мстительные чувства ко всем, кто способствовал отречению его отца от престола. Эго ей не удалось. Даже из представленных ему весьма пристрастных отчетов об упомянутом событии он заключил, что великий и мудрый народ реализовал свое право управлять собою, и это восхитило Адриана; с ранних лет он сделался убежденным республиканцем. Однако мать не теряла надежды. Любовь к власти и горделивое сознание своего королевского происхождения соединялись в ней с упорством, терпением и самообладанием. Она стала тщательно изучать сыновний характер, то похвалами, то порицанием, то увещеваниями стараясь затронуть нужные струны; и хотя рождавшаяся от этих прикосновений мелодия была неприятна ее слуху, она продолжала надеяться на таланты Адриана и верила, что в конце концов завоюет его. То, что теперь она отправляла его в своего рода ссылку, имело другие причины.
У бывшей королевы была также дочь, которой в том году исполнилось двенадцать лет. Адриан называл ее сестричкой из сказки. Это было прелестное, очень живое создание, воплощенная искренность и чувствительность. Вдова с детьми постоянно жила в Виндзоре и принимала у себя только своих сторонников, гостей из родной Германии и посланников некоторых иностранных государств. Среди последних она особенно отличала князя Заими, посланника Свободных Греческих Штатов;29 его дочь, юная княжна Эвадна30, проводила в Виндзорском замке большую часть времени. В обществе умной и веселой гречанки графиня отдыхала от своих забот. Надежды в отношении собственных детей вынуждали ее к крайней осторожности во всем, что касалось их, тогда как Эвадна была безопасной игрушкой; ее таланты и юная живость несколько скрашивали однообразную жизнь графини.
Эвадне уже исполнилось восемнадцать лет. Хотя их часто видели вместе, Адриан был еще слишком юным, чтобы это общение могло казаться опасным. Но он обладал более пылким и нежным сердцем, чем обычные люди, и оно уже умело любить. Прекрасная гречанка лишь благосклонно улыбалась влюбленному мальчику. Я был старше Адриана, но еще не знал любви и дивился, видя, как мой друг отдает ей все свое сердце. В его чувстве не было ни ревности, ни тревоги, ни недоверия — лишь обожание и преданность. Жизнь Адриана как бы сливалась с жизнью любимой, и сердце билось в унисон с биением ее сердца Сокровенным смыслом жизни моего друга было любить и быть любимым. Мир был для него жилищем, где он обитал со своей избранницей. Ни устройство общества, ни какие-либо перемены в нем не могли сделать Адриана счастливым или несчастным. Пусть человеческое общество подобно пустыне или джунглям, где рыщут тигры! Сквозь все людские заблуждения, мимо всего мрачного и дикого пролегает свободная, усеянная цветами тропа, по которой они безопасно пройдут к своему счастью. Путь их будет подобен переходу через Красное море, и они пройдут его, не замочив ног, хотя бы вокруг вздымались грозные валы31.
Увы! Зачем досталось мне описывать горестное заблуждение этого необыкновенного человека? Что в нашей натуре вечно влечет нас к страданию? Нет, мы не рождены для радостей, и, как бы ни жаждали их, ладьей нашей неизменно правит разочарование и беспощадно гонит ее на мель. Кто как не этот богато одаренный юноша был создан, чтобы любить, быть любимым и черпать из своего чистого чувства неизменную радость? Если бы сердце Адриана не пробуждалось еще несколько лет, это, быть может, стало бы его спасением; но оно пробудилось, будучи еще сердцем ребенка; в нем уже была сила, но не было знания, и оно разбилось; так заморозки убивают слишком рано распускающийся бутон.
Я не винил Эвадну в лицемерии и желании обмануть влюбленного. Но первое же ее письмо, которое мне довелось прочесть, убедило меня, что она его не любит; письмо это было написано изящно и очень правильным для иностранки языком. Самый почерк казался удивительно красивым; бумага и то, как она сложила ее, даже мне — не влюбленному и в этих вещах не сведущему — говорили о безупречном вкусе. Письмо выражало благодарность и нежную дружбу, но не любовь. Эвадна была двумя годами старше Адриана, а какая девушка в восемнадцать лет полюбит мальчика моложе себя? Я сравнивал ее безмятежные послания с пламенными строками Адриана. В них он изливал всю свою душу, и они дышали любовью, они несли в себе жизнь любви, которая и была его жизнью. Он изнемогал и плакал над ними от избытка чувств.
Чувства Адриана всегда отражались на его лице; скрытность и притворство были чужды его искренней и бесстрашной натуре. Эвадна настаивала на том, чтобы скрыть их любовь от его матери; он поспорил, но уступил. Уступка была напрасной. Все поведение Адриана выдавало его тайну проницательному взору бывшей королевы. С присущей ей осмотрительностью она не подала виду, но поспешила удалить сына из-под влияния привлекательной гречанки. Его отправили в Камберленд; однако Эвадна условилась с ним о переписке, и это удалось скрыть от королевы. Таким образом, отъезд Адриана, имевший целью разлучить влюбленных, соединил их еще крепче. Он не уставал говорить со мной о своей любимой. Родина Эвадны, славная древность этой страны и недавняя ее борьба за свободу — все озаряло образ любимой. Он смирился с разлукой, ибо Эвадна этого потребовала; иначе он объявил бы о своей любви всей Англии и своим постоянством сломил бы сопротивление матери. Женское благоразумие подсказывало Эвадне: сколь бы ни был решителен Адриан, он не добьется своего, пока не достигнет нужного возраста. Быть может, за этим скрывалось нежелание открыто связать себя с тем, кого она не любила, во всяком случае, не любила с той страстью, какую — так подсказывало сердце — может когда-нибудь внушить ей другой. Адриан повиновался ей и провел целый год в своем камберлендском изгнании.